Василиса даже не обернулась. Она сидела, поджав под себя ноги, в зарослях цветущих саранок и рассматривала их золотисто-рыжие цветы. Устинья с досадой умолкла. В который раз подумала: ничего-то у них не выйдет. Как сидела Васёна колодой – так и дальше сидеть будет.

А началось всё месяц назад, когда Антипу пришло в голову спросить Иверзнева – нельзя ли узнать у начальства, за что была осуждена убогая. Иверзнев пообещал всё выяснить.

Вечером следующего дня, когда усталая Устинья мыла в тазу хирургические инструменты, Антип заглянул в лазарет.

– Удалось ли насчёт Васёнки-то, Устя Даниловна?

Устинья не успела ответить, а Иверзнев уже сам отозвался из палаты:

– Антип, это ты? Садись там, я сию минуту! Сейчас закончу перевязку, и… Фёдоров, немедленно прекрати верещать: царапина детская! Как не стыдно! Тебя, наверное, за Байкалом слышно! Я только посмотрю! Могу и руки за спину спрятать для твоего спокойствия! Совсем распустились… Пустяковую припарку по часу накладывать! Будто не грабители с большой дороги, а институтки!

– Грех вам, барин… Сроду мы на большаке не грабили… За жёнку я здесь… паскуду рваную… А-а-а-а, не трогайте, жгё-о-от! Ой, пусть Устя Даниловна лучше… у-у-у…

– Устя, поди сюда! Он орёт как резаный!

– Бегу, Михайла Николаевич, бегу! – Устинья метнулась в палату, на бегу бросив, – Антип Прокопьич, посиди… Да уйти не вздумай, я сейчас!..

Антип остался в маленькой, чистой, пропахшей травами комнате. В медном тазу исходил паром прокипячённый инструмент. На столе лежала охапка зверобоя, частью уже разобранная и аккуратно связанная в пучки. На лавке стояло лукошко с торчащими во все стороны, ещё не отмытыми от земли волосатыми корешками. За стеной, с крыльца, слышались мокрые шлепки: там Меланья стирала бельё. На широкой, застланной половичком лавке увлечённо играл с ручной белкой Петька, а у печи сидела Василиса. В руках у неё была сосновая чурочка.

– Васёнка, здравствуй. – негромко сказал Антип. Девушка даже не подняла глаз.

– Вон на столе цветочки лежат… Нешто не видела?

Ответа не последовало. Антип вздохнул и сел у порога. К нему тут же метнулся Петька:

– Дядя Антип, а колесо-то скоро ль будет? Пимка уж заждался…

– Пимка, стало быть, ждёт? – усмехнулся Антип. Бельчонок ловко вскарабкался по его штанине на колено и уселся там, потирая лапками усы. – Не бось, племяш, будет вам с Пимкой колесо. К воскресенью управлюсь.

– Что ж так долго-то?

– А работу мою ты за меня сробишь?

– Научи, так и сроблю!

– Эко какой! Успеется… Покуда вон Усте Даниловне пособляй.

Из боковой двери показались Устинья и Иверзнев. Антип, поспешно сунув Пимку в руки мальчишке, поднялся.

– Здравствуйте, Михайла Николаевич. Удалось ли узнать-то?

– Удалось…Да ты сядь! – Иверзнев заставил сесть Антипа, сам опустился на лавку у стола. Мельком взглянул на Василису. – Тут, видишь ли, очень странная история оказалась… Брагин наш и сам в недоумении. Если судить по материалам дела, наша Васёна вовсе не всегда была «убогой»! На ней убийство, соучастие в нескольких других, бунт, недоносительство… и ничего из этого она на суде не признала! Находясь при этом в абсолютно здравом уме и твёрдой памяти!

– Может, врут судейские-то? – неуверенно предположил Антип. – Может, не случилось у них под рукой никого другого-то, кроме девки? Вот на неё всё чохом и свалили. Мало ль таких случаев?

– Случаи, конечно, всякие бывают. – Иверзнев встал, прошёлся по горнице. – Но Василиса наша пошла под суд вместе со своим любовником, который был не то разбойничьим атаманом, не то главарём бунта… впрочем, для наших судейских это одно и то же. Ей приписали соучастие во всех его делах. Атаман её не выдержал наказания кнутом и умер в тюремном лазарете. А Васёна, как видишь, всё вынесла – но повредилась разумом.

– Стало быть, не с рожденья… – задумчиво выговорил Антип. – Михайла Николаич, вы ведь доктор, так что скажете? Может, есть средство какое-то?

– Антип, я не хочу тебя напрасно обнадёживать. – помолчав, отрывисто сказал Иверзнев. – Душевные болезни у нас в России практически не лечатся. Мне, по крайней мере, вовсе не приходилось ими заниматься. В Петербурге вёл замечательный курс психиатрии профессор Балинский, и к нам в Москву он приезжал с лекциями, – но мы недостаточно близко с ним знакомы, чтобы я мог к нему писать. Устинья, а ты что скажешь? Может, как-нибудь… деревенским способом… Ну там, сбрызнуть с уголька?

– Не возьмёт это, Михайла Николаич. – отмахнулась Устинья. – Это ж не бабий перепуг и не икота… Тут думать надобно.

– У тебя есть какие-то соображения? – встрепенулся Иверзнев.

– И господь с вами, никаких нет! Нешто я профессор ваш питербурхский? Не знаю, право, что поделать тут…

Антип расстроенно кивнул, поднялся было – но с порога вернулся. Внимательно посмотрел на Василису, которая давно уронила свою чурочку и теперь сидела, свесив руки между коленями. Её лицо, – чистое, нежное, испорченное лишь незажившей ссадиной на скуле, – было красивым даже сейчас. Синие глаза тупо, не мигая, смотрели в окно.

– Не с рожденья, стало быть, она такова. – негромко повторил он. – Устя Даниловна, а вот что, если… Упаси господь мне тебе советы давать, а уж барину тем более… Коль вы говорите, что проку не будет… Иль нет, вовсе глупость то! – он вдруг умолк, смутившись, и Устинья нетерпеливо вскрикнула:

– Да говори ж, Антип Прокопьич! Отродясь ты глупостей не ронял!

– Скажешь тоже, Устя Даниловна… – растерялся вконец Антип и без всякой нужды полез за пазуху за ножом. Огляделся. Устинья проследила за его взглядом, нагнулась и подала Антипу выпавшую из рук Василисы чурочку. Тот неловко принял её из пальцев женщины, принялся строгать. Иверзнев от дверей с любопытством наблюдал за этой сценой. Устинья же упрямо напомнила:

– Молви, Антип Прокопьич! Ты меня знаешь, я не отстану!

– Да уж знаю. – усмехнулся Антип. Снова сел на порог и, постругивая ножом чурочку, медленно заговорил. – Устя Даниловна, я что про Васёнку-то мыслю… Она же два года по этапу шла – ни с кем слова не молвила! Бабы-то думали – убогая! А мужики и вовсе с ней такое вытворяли, что сказать совестно.

– Она ведь и есть убогая, Антип. – тихо напомнил Иверзнев.

– Это как посмотреть. – так же тихо возразил Антип. – Есть, которы таковыми родятся, – от них, знамо дело, на свете пользы никакой. Родителям только тягость да убыток. На них и вниманья обращать незачем: чем раньше к Богу отойдёт, тем всем и легче будет. А здесь, я мыслю, другое… Васёнка-то наша в здравом уме была, когда под суд шла, верно? Без ума ни бунта не подымешь, ни атамана разбойного в себя не влюбишь. Стало быть, был ум у девки! А куда после делся?

Устинья только беспомощно пожала плечами, метнув сердитый взгляд на Иверзнева, который изо всех сил сдерживал улыбку. К счастью, Антип не отрывался от своей чурочки.