Бледно-рыжие волосы матери с возрастом поседели. Она не утратила свой стиль, и некоторые, особенно служанки, боялись ее холодного взгляда. Она любила стильные вещи, причем именно ее стиля. В ее спальне были красные лакированные стены и покрывала сизого цвета. У отца была своя комната в конце коридора, пропахшая сигарным дымом. Мать говорила, что не переносит запах дыма и громкий храп отца, но их разделяло не только это. Отец постоянно преподносил жене подарки, однако предпочитал проводить время на стороне. У него была где-то еще одна квартира – якобы для деловых встреч. Когда он глядел на мать Лидии, в его глазах мелькало что-то вроде недоумения, словно он забрел не в тот дом и не к той жене.

Незадолго до смерти мать сказала Лидии:

– Обращай внимание на женщину, с которым у мужчины была связь до тебя. Если он обходился с ней плохо, значит, так же будет обходиться и с тобой.

Они сидели вдвоем в комнате матери, где был вовсю растоплен камин, хотя на улице был май. Лидия была уже замужем и любила своего мужа. Она рассмеялась.

– Что касается Анри, то мне придется присмотреться к его матери, – сказала она.

Но когда после смерти Элизы в доме появилась Мари, Лидия поняла, что имела в виду ее мать. Отец не был верным мужем. Он делал жене дорогие подарки – рубиновый кулон из Индии, шелковые платья, жемчужные бусы, камеи кремового цвета, но, по всей вероятности, такие же вещи дарил и другим женщинам. Лидия вспомнила, как они с мамой были в магазине и продавщица сказала, что месье Родригес недавно заходил и покупал подарок. Тогда Лидия не могла понять, почему это так расстроило маму.

В холодный ноябрьский день Лидия опять пошла к отцу. Листья на деревьях были красно-коричневыми. С неба наползали сырость и туман, предвестники дождя. Она была укутана в плотную черную накидку, в которой была на похоронах матери на еврейском кладбище в Пасси. Лидия постучалась в дверь дома, где она выросла. Мари, открывшая дверь, была удивлена и сказала, что отец отдыхает.

– Мне нужно поговорить с отцом, – бросила Лидия и, не слушая возражений, вошла в дом и поднялась по лестнице, по которой ходила тысячу раз. Миновав комнату матери, она пошла дальше. Отец лежал в постели, пододвинутой к окну, чтобы он мог смотреть в него. Он повернулся к дочери, думая, что это Мари. Сиделка следовала за Лидией по пятам. Лидии показалось, что отец оживился при виде дочери. Возможно, он был все-таки не совсем равнодушен к ней.

– Ему необходим отдых, – сказала Мари.

С этим трудно было поспорить, тем не менее Лидия настояла на том, чтобы Мари оставила их с отцом наедине, и плотно прикрыла за ней дверь. Затем села на стул с жесткой спинкой, стоявший около кровати. Отец скользнул по ней взглядом и уставился в окно.

– Какая-то птичка поет, – сказал он.

Птички не пели, шел дождь.

– Она не была моей матерью?

Хотя глаза отца были подернуты белой пленкой, они еще оставались очень голубыми.

– Ты родилась на Сент-Томасе, – сказал он.

Это Лидия уже знала от матери: она родилась во время путешествия. Элиза сказала, что они уехали с острова, когда Лидия была еще младенцем, но она помнила долгое путешествие по синему морю, во время которого мама пела ей под шум волн, бьющихся о борт корабля. Теперь же она стала сомневаться в том, что у младенца могут остаться такие точные воспоминания. Ее дочери не помнили то время, когда были грудными детьми. Она специально расспрашивала их, и они не могли вспомнить, как она ходила по комнате, убаюкивая их, и пела им песни. Первые жизненные воспоминания были расплывчаты, как тени на стене.

– От твоей первой жены?

– Мы с ней не были женаты, это же понятно. Нам не разрешили.

– Почему? – Лидии ничего не было понятно.

– Думаешь, я когда-нибудь любил кого-нибудь еще? – Глаза отца были такими прозрачными, что через них, казалось, можно было заглянуть в ту часть его души, которую она никогда еще не видела. Он казался ей незнакомым человеком, потерявшим свое лицо. Отец протянул к ней руку, и Лидия чуть инстинктивно не отпрянула, но заставила себя взять его руку в свою. Неожиданно его рука оказалась такой легкой, как будто под кожей не было ничего, кроме тонких, как у пташки, косточек.

– Поступай по-своему, не слушай других, – сказал отец.

Вошла Мари в сопровождении служанки, прервала их разговор, настаивая на том, что отцу пора спать, и прогнала Лидию в коридор. Лидия подавленно стояла за дверью, пока Мари укладывала отца, напевая ему песенку. Затем Мари вышла, чтобы проводить Лидию к выходу.

– У вашего отца осталось совсем немного времени, – сказала она. – Его нельзя тревожить.

– Я его не тревожила, – ответила Лидия.

– Я же вижу, когда он устает.

Лидии хотелось сказать: «Помните, как он обращался с предыдущей женщиной? Так же будет и с вами». После похорон ее матери отец исчез куда-то на целую неделю. Тогда говорили, что он переживает потерю, но теперь у Лидии появились сомнения. Наверняка он был у какой-то женщины, скорее всего, у жены кого-нибудь из друзей. Связь с женщиной того же круга и той же веры была в порядке вещей и держалась в секрете. Но сиделка не принадлежала к людям их круга и веры, и между ними не могло быть серьезных отношений. То, что она вела себя как хозяйка дома, было нелепо. Если она рассчитывала на то, что отец оставит ей что-то в завещании, то, скорее всего, зря. Однако, выходя из комнаты, Лидия заметила что-то красное на шее Мари. Индийский рубиновый кулон, принадлежавший ее матери.

Лидия покинула дом в удрученном настроении. Вскоре она заметила юношу, следовавшего за ней. Она уже несколько дней не вспоминала о нем. Наверное, ей следовало бояться его, Лидия же, напротив, была рада, что она не одна. Она намеренно уронила перчатку и, поднимая ее, повернулась к преследователю, чтобы лучше рассмотреть его. Это был молодой человек лет шестнадцати, примерно такой же высокий, как Анри; вид у него был очень серьезный, как у взрослого мужчины, но во всем облике проглядывало что-то детское. Когда Лидия остановилась, он остановился тоже и, взъерошив пятерней свои длинные темные волосы, отвернулся и стал рассматривать заросли в саду напротив. Затем он снова посмотрел на Лидию. Она сделала ему знак рукой, но он, испугавшись, попятился.

Вскоре после этого ее отец умер. Лидия восприняла его смерть как отдаленный глухой удар. Она была на отпевании и на похоронах, но почти ничего не запомнила. Только холод, когда мужчины по очереди бросали комья земли на гроб, да рыдания сиделки. Соловей на дереве издал длинную трель, хотя день был в разгаре и обычно соловьи в этот час не поют. Дом удалось быстро продать. Вырученные деньги достались Лидии и Анри, но, придя в дом, чтобы запереть его, они обнаружили, что значительная часть имущества исчезла. Со стен были сняты картины, не было украшений ее матери – камей, золотых ожерелий и, разумеется, рубинового кулона. В комнатах раздавалось гулкое эхо.

– Можно обратиться к адвокату и найти эту Мари, – сказал Анри.