северо-восточное направление! Вот будет монархистам сюрприз так сюрприз!

В «Пассаже» у меня и вовсе едва глаза не разбежались. В самый первый момент решил, будто там остановился табор, поскольку весь фешенебельный магазин оказался забит людьми в штатском, которые явились в него отнюдь не за покупками. Кто-то лежал на притащенных невесть откуда матрацах, кто-то сидел на тюках с вещами, одни курили, отстранённо наблюдая за соседями, другие пытались хоть как-то обустроить свой быт, читали книги и газеты, играли в карты и ужинали. И ужинали не всухомятку, а черпая ложками суп из стандартных армейских котелков.

Беженцы? Как бы не так!

Уж не знаю, какую технику маскировки энергетических возмущений пустили в ход здешние организаторы, но на улице я не уловил ровным счётом никаких искажений, а только вошёл внутрь и ровно в переполненном студентами вестибюле главного корпуса РИИФС очутился!

Операторы! Всё это были операторы!

Ну или почти — от совокупности энергетических аномалий у меня даже голова кругом пошла, ясновидение спасовало, вычленить с его помощью из толпы отдельную личность не вышло бы, даже возникни вдруг такое странное желание.

Бойцы в прыжковых комбинезонах сразу поднялись на второй этаж, а вот прибывшие с нами люди в штатском скооперировались с вохровцами и начали разбивать здешних обитателей на группы в соответствии с заранее составленными списками.

— Альберт Павлович! — позвал Иван Богомол и сунул бывшему наставнику несколько заполненных машинописным текстом листов. — С вас вступительный инструктаж, а я о совещании пока узнаю.

Он взбежал на второй этаж, тогда привлёк к себе внимание куратора и я.

— Альберт Павлович! — потянул я его за рукав. — А на улицу выйти можно?

— Туалеты работают, — неверно расценил мой порыв куратор, точнее это я так решил, сам-то он перехватил мой недоумённый взгляд и вздохнул: — Да шучу я, шучу! Зачем тебе?

Я немного помялся, потом плюнул на опасение показаться смешным и пояснил:

— Нас монархисты на углу соседнего дома прихватили — пока отбивались, я портфель потерял. Мне бы поискать.

— На кой чёрт он тебе сдался?

— Дорог как память.

— Да ну?

Я кивнул и, памятуя о шести парах шёлковых чулок, пояснил:

— Там покупки остались. Недешёвые.

Альберт Павлович покачал головой.

— Не в моих принципах озвучивать очевидные вещи, но шансы найти его стремятся к нулю, а риск словить шальную пулю, напротив, будет расти с каждой дополнительной минутой поисков. И это я уже молчу о том, что никого из здания до выхода на операцию попросту не выпустят.

Куратор был кругом прав, я подавил обречённый вздох и кивнул.

— Понял.

— Ну что-то ты совсем скис! — покачал головой Альберт Павлович, после вытянул из внутреннего кармана пачку пятидесятирублёвых банкнот, разделил её на две примерно равные части и протянул одну мне. — Держи!

Я во все глаза уставился на деньги и не взял их, только фыркнул:

— Зачем ещё? Не нужно!

— Ещё как нужно! — заявил в ответ Альберт Павлович и всучил-таки отнюдь не тонкую стопку купюр. — Отчитываться не придётся, предоставь это мне. Считай материальной помощью.

— Как так?

— А вот так! Сам посуди — тебе ещё в Новинск как-то возвращаться, а в таком виде ни в самолёт, ни в поезд не пустят. Только если армейским бортом, а с этим пока всё сложно.

Лично я никуда возвращаться не собирался, но сказал о другом:

— А толку сейчас от денег? Не купишь ничего! Все магазины закрыты!

— Петя, о чём ты? — Куратор повёл рукой. — Ты уже в магазине!

Я не удержался и фыркнул.

— Вы серьёзно?

— Предельно. И потом — с деньгами, Петя, даже при закрытых магазинах лучше, нежели с пустыми карманами. Только очень тебя прошу, на свой счёт в банке ничего не клади и родителям не отправляй, не демонстрируй внезапно подросшее благосостояние. Что не потратишь — спрячь в кубышку на чёрный день или где ты там заначку держишь. Держишь ведь?

Секрета из этого обстоятельства я делать не стал, кивнул.

— И это правильно! — похвалил меня Альберт Павлович. — А теперь иди и узнай, как здесь организовали товарно-денежный обмен. Переворот — не переворот, а торгаши свою выгоду никогда упустят.

Я сунул деньги в карман, не удержался и спросил:

— Это ведь не из институтской кассы, да? Теневой ректорат на операцию, поди, выделил?

Стрелял наугад, но вроде как своим вопросом угодил точно в цель. Нет, округлое лицо куратора ни на миг не утратило своей невозмутимости, просто очень уж пристально глянул в ответ Альберт Павлович. Потом кивнул, словно соглашаясь с какими-то своими выводами, и вздохнул.

— Ну, Петя, сам посуди: где мы с тобой и где ректорат, хотя бы даже и теневой? Или тем более — теневой?

— Так ведь речь не о нас, а о деньгах, — резонно заметил я.

Куратор хмыкнул, вроде бы поколебался немного, но всё же снизошёл до пояснений.

— Есть клуб и есть президиум клуба, но теневой ректорат… — Альберт Павлович покачал головой. — Нет, мы не используем такого определения. Позже об этом поговорим. — Он взглянул на часы. — Осмотрись тут пока. Полчаса свободного времени у тебя точно есть.

Я решил воспользоваться советом, а только отошёл, и за спиной вдруг послышалось:

— Альберт! Вот так встреча! Какими судьбами?

Не утерпев, я обернулся и увидел, что к куратору обратился господин лет тридцати из числа размещённых в «Пассаже» операторов.

— Кирилл! Рад видеть тебя в добром здравии! — отозвался Альберт Павлович, пожимая протянутую руку. — Да вот занесла нелёгкая в командировку, повезло так повезло!

— И чем занимаешься?

— Да всё тем же: консультирую!

В голосе Альберта Павловича прозвучали едва ли не извиняющиеся нотки, и я сходу не разобрал, изобразил он смущение или неожиданная встреча со старым знакомым и в самом деле заставила его на миг упустить контроль над эмоциями. Было бы небезынтересно в этом разобраться, но с тем же успехом я мог затеять гадание на кофейной гуще, поэтому лишь пожал плечами и, с интересом поглядывая по сторонам, начал пробираться через расположившихся в «Пассаже» операторов.

Торговое помещение, пусть даже весьма и весьма просторное, всё же оказалось не приспособлено к длительному пребыванию в нём столь многочисленных посетителей, воздух внутри был спёртым, и пахло отнюдь не розами, а энергетические искажения отдавались неприятным зудом и лёгкими предвестниками головной боли.