– Пытаешься убить меня? – шутит он, а я подбегаю к нему и тараню его плечом в живот.

– А-а-а! – Я заваливаю его на тротуар.

Он смеется и кряхтит, падая на асфальт. Мы уже все в синяках, но нам на это наплевать.

С тех самых пор, как на прошлой неделе ко мне приехал сводный брат, мы проводим вместе каждую минуту. Почти каждую. Мы играем в футбол и ходим в кино, и он научил меня лазать по деревьям, хоть нам и приходится идти пешком невесть сколько, чтобы добраться до ближайшего парка.

Джаред живет со своей мамой в нескольких часах езды от нас, и этим летом он впервые познакомился с нашим отцом, приехав погостить.

Я знаю, что ему тут совсем не нравится. Уверен, что у них с мамой гораздо лучше.

Но я чувствую себя в безопасности, когда он здесь. Приятели моего отца не беспокоят меня с тех пор, как он появился, и я не перестаю надеяться, что он увезет меня отсюда, заберет с собой. Да, я знаю, он не сможет это сделать. Но я не хочу снова оставаться в одиночестве и потому позволяю себе хотя бы мечтать.

– Когда приедешь ко мне в гости, сможешь играть на траве и лазить по деревьям прямо во дворе, – говорит он, ероша мои волосы.

Я с улыбкой отстраняюсь.

– Перестань. Я же не малыш.

Мы поднимаемся на ноги, и он смотрит на меня, качая головой.

– Папа часто устраивает эти вечеринки?

Вчера вечером у нас было шумно. Я киваю, зашагав по направлению к дому.

– Ага, но лучше держаться от них подальше.

– Почему?

Я пожимаю плечами, глядя перед собой.

– Некоторые из его гостей не любят детей.

Или любят слишком сильно.

Мне тринадцать, и хотя я почти не помню, каково было жить в приемной семье, я могу понять, когда мне плохо. И сейчас я чувствую себя намного хуже, чем в пять лет. Никто не должен видеть все то, что творится в моем доме. Когда-то я считал это нормой, но теперь так не думаю. Мои школьные приятели не живут в грязных, провонявших домах.

Во время отцовских вечеринок я обычно ухожу из дома и ночую на детской площадке. Когда возвращаюсь с утра, гости еще в отключке или настолько ушатаны, что им не до меня.

Я вижу, как мимо проезжает старая серая машина, и внутри у меня все переворачивается.

– Пойдем в парк, – говорю я Джареду.

– Сейчас же почти вечер, – возражает он. – Плюс я хотел спросить папу, можно ли мне позвонить маме и Тэйт.

Скулы сводит от боли – я пытаюсь не заплакать. Мне хочется зарыться в его футболку. Это такое глупое желание, и я чувствую себя дебилом, но мне правда стало бы от этого лучше.

Джаред выше и шире меня и всегда одет в черное. Если я обниму его, то нырну в темноту и там смогу от всего спрятаться.

Я вижу, как они выходят из машины: Гордон, приятель моего отца, и девушка отца Шерилинн. Я отворачиваюсь от них, встав лицом к Джареду.

– Джекс! – зовет меня Гордон, и я съеживаюсь.

Джаред смотрит на него, а потом снова на меня.

– Кто это?

Я пытаюсь дышать ровно, но внутри все выворачивается наизнанку.

– Это Гордон. Папин друг.

– Джекс! – зовет он снова, и мой живот пронзает резкая боль. Я изо всех сил обхватываю брата за талию и зарываюсь лицом в его футболку.

Со мной Джаред. Со мной Джаред. Со мной Джаред. Он защитит меня.

Но Джареду было всего четырнадцать. Он не мог мне помочь.

Именно тогда я понял, что детство кончилось. Никто не придет меня спасать. Я был одинок. Я оставался узником по собственному выбору и устал быть беспомощным.

Я колотил черную боксерскую грушу, нанося удары попеременно правой и левой руками. Мои кулаки, перемотанные изолентой, вновь и вновь выстреливали вперед. Справа, справа, слева. Справа, справа, слева, хук справа, удар ногой и снова правым кулаком.

Пот заливал грудь и спину, волосы прилипли к телу, я развернулся и нанес четыре апперкота по груше, висевшей сзади меня, а потом резко двинул ногой по груше справа.

«Я хочу, чтобы ты стал лучше».

Я зарычал и продолжил бить, продолжил нападать, пока костяшки пальцев не начали гореть огнем.

– Ты что, прячешься?

Я вздрогнул и, повернувшись на голос, увидел в дверях Тэйт. Я тяжело дышал, сердце колотилось в груди.

– И тебе привет, – с сарказмом сказал я, а потом повернулся и возобновил тренировку.

Мы с ней не виделись уже несколько недель, но я знал, что девушка моего брата пришла поговорить насчет Джульетты.

Она меня выследила. Тогда, вечером, высадив Джульетту, я поехал прямиком к Мэдоку, решив побыть у него, пока не приведу мысли в порядок. Я думал, что вдали от нее смогу прийти в себя, но пробыл здесь уже пять дней, и пока безрезультатно.

– Послушай, я не собираюсь допытываться, – произнесла Тэйт. – Кейси ничего мне не рассказывала, но я видела, как ты высадил ее в прошлые выходные, и знаю, что между вами что-то произошло. А еще Кэтрин звонила. Ты не отвечаешь на ее сообщения, она беспокоится. Я пообещала, что проверю, как ты.

Я ударил по груше, сфокусировав взгляд на небольшом разрыве вдоль шва. Я не хотел причинять беспокойства маме Джареда.

– Я знаю, ты хочешь побыть один, но сегодня приедет Джаред, – продолжала Тэйт, – и я хочу, чтобы ты был дома. – Она обошла грушу и встала по другую сторону от нее, придерживая ее обеими руками. – Пожалуйста, возвращайся.

Я помешкал, а потом продолжил бить – полегче. Если я сделаю ей больно, Джаред меня убьет.

– Ее зовут Джульетта, – сказал я.

– Я знаю.

– Я не могу вернуться домой, Тэйт.

Ее длинные светлые волосы отлетали в сторону с каждым моим ударом – я бил все сильнее.

– Можешь, – произнесла она, охая, но по-прежнему придерживая тяжелую грушу. – Ты всегда можешь вернуться.

Я посмотрел на нее и прошептал, обращаясь больше к самому себе.

– Она меня, наверное, ненавидит. Спорим, задрала нос так высоко, что облака задевает.

Тэйт вдруг рассмеялась:

– Послушай, она вообще о тебе не говорит.

Я остановился и выпрямился. После того, что произошло между нами в павильоне на ярмарке и на «Петле», она должна была с кем-то поделиться. Но она не говорит обо мне? Совсем?

– Ага, – кивнула Тэйт. – Она в порядке. Не сказала о тебе ни единого слова. Она сейчас собирает документы, чтобы получить кредит на обучение. Думает сменить профилирующий предмет на педагогику, чтобы стать учительницей. Кроме того, будет работать в кинотеатре до конца лета.