Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Преувеличиваете, Николай Иванович. Там же тоже было сопротивление.
– Да разве это настоящее сопротивление? Ты назови мне хоть одно сражение или защиту города, где они сражались бы, как Брестская крепость, Ленинград, Севастополь. Возьми Париж. «Хенде хох» – и фюрер едет в Компьен, подписывает с французами позорный мир и делит Францию на две части. И обе части начинают воевать с нами.
– Что поделаешь, вермахт к тому времени был в зените мощи и славы. Он ведь и нам в первые месяцы войны дал жару. Драпали аж до Москвы, а потом до Волги. С этим вы, надеюсь, не будете спорить?
– Не драпали, а отступали с боями, с переменным, между прочим, успехом. Вспомните, даже в первые месяцы войны, в сентябре Жуков освободил Ельню. Это в первые месяцы.
– Освободил, а ведь потом опять драпали.
– Ты осторожней, осторожней, – начал закипать отец. – Драпали. Мы это отступление сами так называли. Это не немцы выдумали – драпали. У них и слова такого нет. Это же мы сами – те самые бойцы, которые дрались как надо.
– Видишь, ты сам говоришь, что это наше слово. Горькое, но наше.
– Да, мы можем так говорить, а другие не имеют право.
– А я что, другой что ли? – возмущается профессор.
– Ты другой, потому что ты демократ.
Вижу, сейчас начнется столкновение местного значения. У нас в соседнем подъезде случай был такой. Два фронтовика, оба с одного 2-го Украинского фронта. Тоже сидели дома, выпивали и вспоминали былые дни. Причем один пришел к другому починить форточку с инструментами и материалом. Он починил форточку и после этого они сели выпить. И заспорили по поводу ленд-лиза и его значимости для победы в войне. Один утверждал, что без ленд-лиза мы бы войны не выиграли, а другой, что ленд-лиз – это дерьмо и победа была бы и без него. И до того доспорились, что схватились драться. И тот, что пришел с инструментами ударил однополчанина стамеской. Но, к счастью, выжил ветеран.
Отец наверняка готов был сцепиться. А профессор был хоть и обидчивым, но глубоко мирным. И он обычно просто уходил обиженным. Я их потом мирила, потому что отцу одному совсем плохо. Я видела это. Причем вставать на чью-либо сторону тоже было опасно. Отец яростно набрасывался на меня, когда я принимала сторону профессора, а того в одиночестве оставлять было нельзя, мне было его просто жаль. Поэтому я бросалась к ним с каким-либо предложением. Чаще всего, конечно, с предложением выпить. Я подбегала и говорила:
– Что-то у вас на столе ничего, – и на отца. – Ну ты куда смотришь? Приглашаешь в гости, а на столе лишь рыба и пиво.
– Тебя не было, я что нашел, то и поставил. А от выпивки он отказался.
–Ты же сам хорошо готовишь. Поленился, да. Как же вы так профессор? Как же можно дискутировать без подогрева? К тому же врачи советуют по сто грамм, особенно пожилым.
– Ну не каждый же день, Вероника.
– Как будто вы у нас каждый день бываете.
И я ставила на стол водку и что-нибудь закусить – колбаса, сыр, ветчина – что было в холодильнике.
– Ну, если и ты с нами, – деликатно говорил профессор.
– Обязательно, обязательно. У меня такое настроение сегодня.
Я садилась с ними, и приходилось немного принять. Просто очень жалко было отца.
После этого дискуссия проходила уже спокойнее. И начиналось почти мирное обсуждение телевизионных событий.
– Ты меня, конечно, извини, Сергеевич, за резкость, –говорил отец. – Но меня так раздражают позиции наших либералов перед Госдепартаментом. И их полное холуйство. Они на наше правительство – чуть что, сразу жалобы и письма в Госдепартамент. Это на свое же правительство. А те, видя такое холуйство, и ведут себя как плантаторы. Не надо забывать, что еще каких-то сто лет назад в Штатах было рабство. Настоящее рабство. И вот теперь эти янки учат демократии весь мир. Согласись, ведь всего каких-то сто лет. Может, я ошибаюсь, скажи как историк.
– Нет, все правильно, я и не собираюсь спорить. Рабство в южных штатах в результате гражданской войны было отменено в шестидесятые годы девятнадцатого века. Кто тут спорит – это исторический факт.
– Вот видишь. Не тысячи лет назад как в Европе, или у нас, а всего век. А теперь вот подумай. У них же на генном уровне, в крови их граждан, половина – рабы, вторая половина – рабовладельцы. Это сознание так быстро не выветривается. Всего сто лет. Вот они и ведут себя как рабовладельцы по отношению к остальному миру, даже к Европе. Я уж про наших холуев не говорю. Посмотри, как Кондолиза Райс смотрит на европейцев. Телевидение схватывает эти моменты: полное презрение. А как она заявляла по Косово? Помнишь? Косово будет независимым – так презрительно и непререкаемо. Будто надсмотрщик на плантации. И это несмотря на чудовищное нарушение норм международного права. Но ведь они плантаторы, им все можно. И Европа покорно твердит им: «Так точно, так точно». Будешь возражать? – говорит отец почти ласково.
– Здесь возразить трудно, я с тобой не спорю. Но не забудь – ты вот говоришь о плантаторах. Но Кондолиза Райс чернокожая. Не исключено, что ее предки были рабами. Что на это скажешь? Они сумели преобразиться. Будешь спорить?
– Ни в коем случае, ни в коем случае, – радуется отец. – Я ведь не о должностях и постах, я о психологии и человеке. Не сомневаюсь, что разницу ты понимаешь. Так вот: тебе ведь известно, как историку, что на плантациях самими жестокими надзирателями были именно бывшие рабы, – на лице у отца выражение неописуемого торжества.
– Но ведь они добились у себя демократии.
– У себя да, кое-чего добились, спорить не буду. У себя. А вот остальной мир для них все та же плантация. Даже Европа. У них сейчас положение, как в Древнем Риме. Ты, как историк, знаешь. Я имею в виду – в республиканском Риме. У себя демократия, и это действительно так. А весь остальной мир – рабы.
И отец опять торжествующе смотрит на профессора. Как он против этого сногсшибательного довода?
– Скажу откровенно, – говорит уклончиво профессор. – Сравнение очень оригинальное. И доводы, пожалуй, тоже. Сравнение Штатов с республиканским Римом… Кое-какие параллели есть.
– И скажи мне, пожалуйста, как после этого мне, чуть-чуть думающему человеку смотреть на холуйство наших либералов? Ну, никакого уважения к своей стране, к своей истории.
2
Саммит подходил к концу, а каких-либо изменений с делом нашего хозяина не происходило. Буш напоследок посетил нашу американскую старуху, наших голубых, какую-то радиостанцию, но на свиданку с нашим хозяином не пошел или ему отказали, точно я не знаю, а потом полетел в Грузию на шашлыки к Саакашвили, где в него бросили гранату, но он этого не заметил. Граната так и не взорвалась, говорят, была учебная, или со склада еще времен Второй мировой. Вот точно не помню сейчас, была ли с ним на шашлыках Кондолиза Райс. На стадионе ее с ним точно не было, мне отец доложил. Он с Буша и Кондолизы Райс глаз не спускал. Особенно с Кондолизы Райс. Очень отцу не нравилось, как она смотрит на Европу.
Алька мне сообщила, что на Кипре тоже не спускали глаз с Буша. Кондолиза Райс их интересовала меньше. Обо всех его перемещениях там знали еще до того, как он куда-нибудь пошел. У НК
