— Ну ладно, — почти добродушно улыбнулся Мартынкин после паузы. — С первым трупом у вас легкие провалы в памяти. Бывает. А как насчет грибника в лесополосе?

— Какого грибника?

— Труп которого мы позавчера нашли. Свеженький жмурик-то.

— А при чем тут я?

— Не скажите, — покачал головой Мартынкин. — Его ведь тоже как-то убили странно — горло перерезали. Садизмом опять же попахивает. То, что вы два дня назад ночью делали, я надеюсь, вы помните?

— Это помню, — неуверенно сказал Просвирин.

— И что?

— Я спал.

— Так и записать?

— Так и запишите. Я вообще по ночам, знаете ли, сплю.

— А вот ваша жена утверждает, что с двенадцатого на тринадцатое сентября вы не ночевали дома.

— Так она меня сама не пустила! Конечно!

— А почему не пустила?

— Да все из-за этого сеанса дурацкого!

— И где же вы спали?

— На лестничной клетке, у выхода на крышу. У трубы.

— И кто это может подтвердить?

— Кроме трубы, никто, — хмуро ответил Просвирин. — Вряд ли кто-то ходил ночью на крышу.

— М-да, — вздохнул Мартынкин. — А ведь именно в эту ночь и был убит грибник Трошин. Слушайте, ну вы прямо белый и пушистый, с какой стороны ни погляди.

— Нет, ну почему же? — смутился Просвирин. — У меня есть вредные привычки.

— Людям, например, горло перерезать, — хмыкнул капитан.

«Тебе бы я точно перерезал», — со злостью подумал Просвирин, которого начали раздражать эти реплики со стороны.

— А чего ж вас тогда из школы уволили, раз вы такой белый и пушистый? — спросил Мартынкин и, заметив растерянность Просвирина, добавил: — Звонили, звонили мы вашему директору. Характеристику хотели получить. А нам: «А такой у нас, слава богу, не работает уже». Кстати, характеристика-то так себе, на троечку. Послушайте.

Он снова достал какую-то бумажку.

— Как-то они быстро ее прислали, — засомневался Просвирин.

— Директор по почте электронной прислал. Технический прогресс. И вот, что он пишет. Скрытный, молчаливый, сдержанный, с учениками держит себя подчеркнуто корректно, с педагогическим составом соблюдает подозрительно вежливую дистанцию. В прошлом году грозил шестикласснику Симоненко, что убьет того.

— Да ну послушайте! — возмутился Просвирин. — Он меня достал, этот Симоненко. Я ему это просто так сказал. Ну, как обычно…

— Обычно такое не говорят, — сухо заметил Мартынкин.

В этот момент в кабинет быстрой походкой вошел лысоватый мужчина лет пятидесяти, похожий на колобка. Он быстро пожал руку майору, потом почему-то Просвирину, потом подошел к капитану.

— Привет, — сказал мужчина, кладя на стол капитану серую папку.

— A-а, медэкспертиза, привет, — сказал капитан. — Да я бы сам заехал.

— Я дочку из школы забирал, вот решил заключение закинуть.

— Ну и что там?

— Держись за стул, капитан. Или стол. Или стену. Посмотрел я труп твоего Зильберштерна, но, каюсь, с похмелья был, особо разбираться не стал, а тут ко мне стажера прислали. Он труп заново осмотрел, так скать, свежим стажерским взглядом. Если, конечно, в нашей работе уместно слово «свежесть». Ха-ха!

— Кончай ржать. Дело говори.

— В крови твоего Зильберштерна убойная доза алкоголя. Но это не главное, главное, что по ходу водка, которую он пил, была сплошь альдегиды, эфиры и сивушные масла.

— Это что?

— Это отрава, а не водка.

— Саленко, ты там трупы часом не перепутал, как в прошлый раз? У меня уду-ше-ни-е. Сам же говорил: странгуляционная полоса, пена, цвет лица… Зильбер-мать-его-штерн!

— Ты меня не обижай, капитан! В прошлый раз я двух таджиков перепутал! А сейчас у меня в морге хохол с пищевым отравлением и обрезанный еврей. Нет, если ты мне скажешь, что хохлы теперь обрезанные ходят, а жиды сало едят, то…

— Ну ладно, ладно, — перебил его капитан. — Так что, квалифицируем как самоубийство?

— Тебе решать. Нет, если, конечно, сам хочешь с обвиняемым поразвлечься, держи его дальше в КПЗ.

— Иди в жопу, — беззлобно огрызнулся капитан.

— Ха-ха, ладно. Заключение я тебе отдал. Побежал. У меня сейчас двух жмуриков-гастарбайтеров привезли — крысу сварили на обед, думали, такса.

Патологоанатом махнул рукой, кивнул майору и убежал.

— Ну не везет так не везет, — стал сокрушаться капитан. — Какое убийство было, а? Картинка! Главное, блин, раскрыли, нашли, взяли, раскололи. А покойник просто водкой траванулся. Тьфу!

— Ну, хорошо, Просвирин, — сказал Мартынкин, проигнорировав страстный монолог капитана. — Вернемся к нашим баранам. Если все это фантазии вашей жены, соседки, педсовета школы, зрителей на сеансе, то как вы объясните, что вчера ходили на прием к психиатру?

— И этот всплыл! — усмехнулся Просвирин.

— Всплыл, всплыл. Как Кубарев, которого вы в речке утопили.

— Да никого я не топил! А к психиатру я просто пошел… за справкой.

— А-а! — обрадовался майор. — За справочкой, что вы — псих. Чтоб если что, я — псих, с меня взятки гладки.

— Да наоборот! Что я здоров!

— Да? — удивился майор. — А вот психиатр утверждает, что вы пришли к нему с просьбой излечить вас от тяги к насилию.

Просвирин снова застонал, чувствуя, что беспомощной мухой бьется в липкой паутине обвинений.

— Давайте рассуждать логически, — сказал майор, и от этой фразы Просвирину стало как-то особенно плохо. Обычно в советских детективных фильмах ее говорили следователи, прежде чем поставить преступника в полный и окончательный тупик.

— Жена вас не пустила, значит. Из-за сеанса, так?

— Ну, да.

— И поэтому вы хотели ее убить.

Просвирин невольно дернулся.

— С какой стати?

Мартынкин вытащил из дела какой-то листок.

— А у меня тут заявление от вашей жены, Ольги Просвириной. Что, мол, она ваши темные дела покрывать не собирается. Что вы грозились ее с дочкой убить. Ломали дверь. Требовали впустить.

— Ну, это, знаете ли, логично, — хмыкнул Просвирин. — Я там живу вообще-то. Точнее, жил.

— Когда где-то живешь, имеешь ключи.

— Так она ж замок сменила!

— А как вы хотели, если вы грозились ее убить?

Просвирин тихо застонал.

— Да не собирался я ее убивать!

— Ох, Просвирин, Просвирин, — покачал головой Мартынкин. — А вот это что?