и по-своему проявлялось в разных регионах. В Британии и Северной Америке оно скорее склонялось к расширению народовластия, ограничению полномочий правительства и новой «науке свободы», целями которой мыслились свобода личности и закрепление за ней неотчуждаемых прав. Центральноевропейское Просвещение тяготело к другому полюсу — к всеобщей регламентации, к «науке государства» или «науке порядка», к подчинению интересов личности интересам общества, какими их видит государь. Один из самых видных представителей центральноевропейского Просвещения писал так: «Обязанности народа и подданных можно свести к следующей формуле: послушанием, верностью и усердием содействовать всем мерам, которые правитель принимает ради их собственного счастья»[338].

Склонность к бюрократическим методам и уверенность, что властям виднее, ярко проявились в той роли, которую Мария Терезия отвела в расследовании моравского дела государственными служащими. К тому времени медицинская практика уже регулировалась правительством, а многие врачи превратились в чиновников территориальных санитарных служб. Именно этим новоиспеченным чиновникам теперь было доверено расследовать все якобы сверхъестественные происшествия, в том числе и на кладбищах, прежде безраздельно контролировавшихся церковью. Просвещение в Центральной Европе не имело антиклерикальной направленности, но оспаривало особые права духовенства и особый статус церкви в государстве. Разрешение врачам работать на кладбищах стало одним из практических выражений этой тенденции[339].

Мария Терезия заботилась о благополучии своих подданных. Меры против «загробной магии» — типичный пример ее патернализма или скорее матернализма: Мария Терезия с удовольствием носила прозвище Мать народа. Ради его собственного блага она нянчилась с народом и увещевала его хорошо себя вести: не позволяла трубить в почтовый рожок по ночам, приказывала оснащать курительные трубки крышками, распоряжалась не зажигать свечи в амбарах, запрещала рекламу мышьяка и т. д. Что важнее, она покончила с пытками и судами над ведьмами, а также положила начало процессу просвещения крестьянства, объявив об обязательном шестилетнем обучении для всех детей. Ради спасения душ своих подданных она, кроме того, депортировала несколько тысяч протестантов из австрийских земель в Трансильванию и на время изгнала венских евреев, заявив, что считает их присутствие в городе нежелательным. Во многих отношениях Мария Терезия была удивительно непросвещенной.

В основе бесцеремонного вмешательства Марии Терезии в жизнь подданных лежало убеждение, что бог дарует монарху власть ради всеобщего блага. К этому добавлялись и принципы «естественного права», к XVIII в. возобладавшие и в университетах, и в образованных слоях общества. Теория естественного права опиралась на два постулата, усвоенных центральноевропейским Просвещением. Первый состоит в том, что общественный уклад и коллективизм свойственны человеку по его природе. Второй — что правительство существует для блага общества. Монархи правят не только по Божественному установлению — их власть оправдывается целью, которая есть сообщество их подданных.

Впрочем, разум, естественное право и широкая идея «общественного блага» не очень-то помогали в решении большинства задач, стоящих перед правительством. В политике ключевую роль играли не они, а «наука казны», так называемый камерализм (от Kammer, то есть «казенная палата»). Он представлял собой учение о том, как государство и его институты могут максимизировать свои доходы с целью самозащиты и роста материального и духовного благополучия граждан. Степень предполагаемой вовлеченности государства разные авторы оценивали по-разному. Некоторые считали, что достаточно создать условия для счастья, поскольку индивид имеет право сам решать, как ему взаимодействовать с внешним миром. Но большинство полагало, что заботу о наилучшем порядке нельзя доверить отдельным людям и что благосклонное правительство должно их опекать и направлять, пусть даже в ущерб индивидуальной свободе.

Камералисты нередко выступали, в сущности, за «регулирование всего и вся». При таком подходе интересы общества в целом ставятся выше прав отдельного человека. А тогда, если рост населения — это благо, следует запретить аборты и не допускать в общественные места людей с физическими уродствами, чтобы не провоцировать выкидыши у испуганных женщин. Свежий воздух полезен деятельным умам, а значит, в университетах должны иметься парки и студентов надо заставить там гулять. Поскольку финал «Ромео и Джульетты» Шекспира может повергнуть зрителей в тоску и апатию, его следует переписать на более счастливый. А поскольку слугам и придворным нельзя доверять, правители должны устраивать в своих дворцах потайные двери, коридоры и проемы, чтобы незаметно подслушивать частные разговоры[340].

В своем наихудшем виде камерализм превращается в примитивный утилитаризм и требует исключить из университетского курса литературу, философию и астрономию, потому что они «бесполезны». В другой крайности он чреват социальной революцией. Привилегии дворян, старинных сословных собраний и церкви коренятся в традиции и не имеют никакого оправдания с точки зрения общественной пользы. Значит, ради общего блага их следует отменить. Как выразился один из советников императорского двора, «любая традиция, не имеющая разумного обоснования, должна быть безоговорочно упразднена». Однако Мария Терезия не довела камерализм до его логического предела, считая сохранение установившейся иерархии тоже одной из своих обязанностей. А вот ее сын без колебаний начал революцию сверху. Этим он продемонстрировал презрение к традициям и существующим институтам, которое могло сравниться разве что с его уверенностью в том, что в конечном итоге он всегда прав[341].

Короткое десятилетнее правление императора Иосифа II (1780–1790) отмечено поразительным разнообразием начинаний: церковная реформа, отстаивание новых социальных и экономических приоритетов, а также искреннее стремление улучшить положение подданных путем вмешательства в их жизнь на уровне бытовых мелочей. Кроме того, Иосиф желал соединить все свои владения в «единую систему, управляемую единообразно». Можно спорить о том, что представляет собой государство, но единообразие управления и согласие подданных подчиняться некоему общему порядку, безусловно, являются важными компонентами этого понятия. Иосиф стремился прежде всего обеспечить первый, вероятно, полагая, что второй приложится. Во всяком случае на это надеялся влиятельный камералист, ректор Венского университета Йозеф фон Зонненфельс: он считал, что государство, обеспечившее подданным благополучие, автоматически получает в ответ их любовь и преданность. Государственное строительство, понимаемое как создание единой однородной системы, оставалось главной задачей и Иосифа, и его преемников. Но «государственный патриотизм», на который так рассчитывал Зонненфельс, оказался все-таки труднодостижимым[342].

В государственных делах Иосиф II был таким же, как в постели, — напористым и настолько безудержным, что время от времени сам мечтал о периодах воздержания в деревне, где «выбирать приходится из уродливых крестьянок и жен сокольников» (близости со своей второй женой он избегал: по его словам, все ее тело покрывали волдыри). Столь же неразборчивый в приеме просителей, за свою жизнь он пообщался, возможно, с миллионом подданных. Российская императрица Екатерина Великая считала, что Иосиф «подорвал свое здоровье вечными аудиенциями». Когда Иосиф не выслушивал просителей, он готовил декреты — бывало, по нескольку в день. Чиновники не