смутила Болста, и в 1782 г. он представил императору новый проект. Прочитав неофициальные отчеты о последней тихоокеанской экспедиции Джеймса Кука, Болст предложил основать коммерческое поселение в заливе Нутка на острове, сегодня известном как Ванкувер, чтобы скупать у индейцев шкуры и пушнину, которые затем менять на чай, фарфор и шелк в Японии и Китае. Но Иосифа эта схема не заинтересовала. Двумя годами раньше в его шенбруннской оранжерее случайно погибла коллекция редких тропических растений, а партия купленных на замену ростков не выдержала транспортировки. Иосиф хотел снарядить научную, ботаническую, а не коммерческую экспедицию, хотя, как он сам признавал, эти цели можно было объединить и прийти к компромиссу, при котором Болст получил бы прибыль, а Иосиф — новые образцы растений.

Это был удивительный момент. Император из дома Габсбургов жертвовал всеми выгодами от заморской торговли и колоний в обмен на заполнение своих оранжерей ботаническими редкостями со всего света. Впрочем, это было созвучно мировоззрению его деда Карла VI, каким оно предстает в оформлении Дворцовой библиотеки и в избранном им для себя образе Геракла, предводителя муз. Габсбургское видение империи сплеталось из множества нитей и никогда не исчерпывалось территориальными претензиями. Мифологические, религиозные и исторические мотивы, соединяясь, порождали устремления, выходившие за рамки обогащения или пространственной экспансии. Многочисленные значения шифра AEIOU, который богини несут на потолке Дворцовой библиотеки, выражают философию величия, состоящую из многих смысловых уровней. Образцы растений были такой же частью габсбургской идеи, как народы и территории.

Общение Иосифа с Болстом лишь наиболее яркий эпизод в более длительном культурном процессе, который к тому времени уже сделал Габсбургов поборниками накопления и распространения знаний. Эти знания отличались от знаний алхимиков тем, что должны были распространяться, а отнюдь не храниться в секрете. Они также не были особенно связаны с возникшей в те годы модой на зоопарки, среди которых самым великолепным в Европе стал зверинец, устроенный в 1752 г. в Шенбруннском дворце. Зоопарки служили главным образом для развлечения, а шенбруннский был еще и местом, где иногда завтракала императорская семья. В 1778 г. зоопарк Шенбрунна открыли для публики, но от посетителей требовалось подобающе одеваться. К счастью, этот зоопарк никогда не напоминал версальский зверинец Людовика XIV, где тигров ради забавы короля натравливали на слонов.

Напротив, ботаника по причине своей тесной связи с медициной требовала строгих научных методов, упор в которых делался на наблюдение, достоверные зарисовки и классификацию. Директор основанного Максимилианом II венского ботанического сада Карл Клузиус (Шарль де Леклюз, 1526–1609) задал стандарты в этой области своими детальными описаниями и гравированными изображениями многих видов, среди которых были привезенные из Османской империи тюльпан и конский каштан. Иллюстрациями Клузиуса ученые пользовались даже три столетия спустя. На протяжении всего XVII в. описывались и классифицировались все новые виды растений не только из Азии, но и из Нового Света: американская рябина, девичий пятилисточковый виноград, виргинский можжевельник[318].

Поток новых ботанических образцов, особенно американских, покончил с былой определенностью. «Энциклопедизм» и «коллекции всего» утратили смысл, поскольку стало ясно, что мир содержит много больше, чем «20 000 достойных упоминания фактов», умещающихся в 30 книг, как это представлял себе в I в. Плиний Старший. Каталог всего одной коллекции конца XVI в. занимает четыре сотни томов, составленных ее единственным куратором. Даже идея, что ученый мудрец, знакомый с герметическим знанием, способен различить некое скрытое общее за поверхностными различиями вещей, тоже разбилась об огромное разнообразие необыкновенных примеров. Чтобы понять, упорядочить и объяснить явления, нужны были новые категории и новая таксономия. Растительный мир одним из первых обрел такую систему — «фитософические таблицы», описывающие метод классификации растений, прежде размещавшихся в атласах в случайном порядке[319].

Но и знание как таковое нуждалось в новой структуре, выходящей за рамки стандартного разделения на «естественное», «рукотворное» и «чудесное» (naturalia, artificialia, mirabilia). Среди первых классификаций были по-настоящему причудливые, как, например, одна система середины XVII в., разносившая все явления по столь разнородным категориям, как магнетизм, мумии, универсальные и искусственные языки, астрономия, оптика и т. д. Тем не менее бывшие в ходу у коллекционеров системы, как и категории, использовавшиеся ими в практических целях, помогли при организации первых музеев, где отдельные витрины отводились, например, для монет, медалей с портретами выдающихся людей, геологических образцов, бабочек и новорожденных уродов (коллекцию последних Иосиф II подарил медицинскому факультету Венского университета)[320].

До XVIII в. габсбургские правители систематически собирали только животных, которых содержали в разных зверинцах, впоследствии объединенных в зоопарк Шенбрунна. Карл VI, однако, специализировался на коллекционировании монет и медалей и к своей смерти успел собрать несколько десятков тысяч экспонатов. В их числе знаменитая «медаль алхимиков», отчеканенная в 1677 г. в память о якобы состоявшемся первом преобразовании неблагородного металла в золото. За недостатком места коллекция Карла размещалась в Хофбурге, в бильярдной Леопольдова крыла. Но самые ценные свои сокровища Карл держал при себе, в «нуммотеке» — переносном ящике-витрине для монет и медалей, изготовленном в форме книги[321].

Однако решительный шаг от искусства коллекционирования к созданию того, что станет венским Музеем естествознания, сделал зять Карла, муж Марии Терезии Франц Стефан. Историки спорят о том, где в Европе появился первый современный музей, но значимость естественно-научной коллекции — или «кабинета» — Франца Стефана заключается в способе ее организации, со временем ставшем примером для других музеев. Привычные нам разделы естествознания — геология, палеонтология, позвоночные, беспозвоночные, насекомые, доисторические люди и т. д. — берут начало в классификации, впервые опробованной в Вене. Практику иллюстрировать развитие человека чучелами представителей «более примитивных» племен, сохранявшуюся в европейских музеях еще даже в прошлом веке, также ввели в 1790-е гг. венские музейные хранители[322].

Основу естественно-научной коллекции Франца Стефана составили 30 000 образцов минералов, морской фауны, кораллов и раковин моллюсков, которые он купил в 1748 г. у итальянского дворянина франко-голландского происхождения Жана де Байю. При этом Франц Стефан не просто купил витрины с экспонатами — он нанял самого Байю, сделав его директором императорского кабинета естествознания в Хофбурге. Вместе с Николаусом Жакеном, впоследствии профессором ботаники в Венском университете, Байю распространил классификацию Карла Линнея на американскую флору, применив к ней линнеевскую бинарную номенклатуру, где каждое растение обозначается двумя словами, как правило латинскими. Кабинет пополнялся находками, которые Жакен привозил из экспедиций по Западной Европе, на Карибские острова и в Венесуэлу. Под собрание отвели несколько комнат в том крыле, где размещалась и Дворцовая библиотека[323].

Кроме залов естествознания там имелись две комнаты с астрономическими инструментами и пять, где размещались принадлежащие Францу Стефану коллекции резьбы по драгоценным