Несмотря на то что я была довольно-таки взрослая, мне очень хотелось взять себе и шарик, и авторучку. Я с минуту колебалась, потом решительно положила эти вещи на место и стала смотреть остальные. Конверт с двумя дискетами. Его я сунула в карман без всяких колебаний. Блокнот — тощий и пустой. Ни одного рисунка, ни одной буквы. Малый атлас мира. Полистала его, ничего не нашла и бросила обратно в ящик. Испорченный калькулятор. Маленькая модель машинки, кажется, «ауди». Хрустальная балерина величиной с мой средний палец. Прелесть какая... Ну и листы со стихами. Это все, что было в ящике.

Затем я перерыла залежи журналов и газет. Совершенно ничего интересного. Программы телевидения, реклама, прочая дребедень. Зато в самом низу обнаружился небольшой альбом с фотографиями. Вероника хранила его не очень-то бережно. Обтрепанные уголки, потертая обложка... Я открыла первый лист. Две детские карточки — то ли Вероника, то ли кто другой. Не разберешь. Младенцу месяцев пять от силы. На следующем листе я увидела худую девицу лет шести. Вот это точно была моя почившая ныне подруга. С тех пор она почти не изменилась, только выросла да еще больше похудела. Дальше были такие фотографии: Вероника с бабушкой, толстой и маленькой старушкой в цветастом платке, халате и шароварах. Бабушка без Вероники, рядом какой-то пони. А может, мул, я в них не разбираюсь. Длинный тощий дед на фоне лысой горы с одним кривым деревом, словно прилепленным к ней сбоку. Вероника и парень, на вид много моложе ее. Так себе парень, ничего особенного. А вот... Миша.

Миша... Я еще раз поразилась его необыкновенной красоте. Саврасов говорил, что Саша, Мишин отец, тоже был очень высокого роста, но красивым его нельзя было назвать. Симпатичный, улыбчивый, большеглазый, и только. А Миша... Вот уж для кого природа не поскупилась. Все дала, в полной мере. Интересно, откуда у Вероники эта фотография? Выпросила у него, наверное...

Опять меня одолели сомнения: взять Мишину карточку или оставить? Никакой материальной ценности она не представляла, сама Вероника скончалась, и ей уже не придется любоваться на Мишу никогда... Решено. Я аккуратно вытащила фотографию из альбома и положила ее в тот же внутренний карман куртки, рядом с конвертом с дискетами и тетрадкой.

Далее я листала страницы без особого интереса. Люди, люди... Незнакомые, скучные, чужие. А Вероника везде была какой-то одинаковой. Туповато-надменное выражение длинного лица, солдатская поза «руки по швам» и везде, везде без улыбки. Что ж за жизнь у нее была? Я знала ее всего два дня, но без труда могла догадаться о ее одиночестве и постепенном умопомрачении. А ведь изначально в ней было заложено не так уж мало. По сути, она вовсе не была недалекой и смутной женщиной с большим приветом. То есть «привет» у нее, конечно, имелся, зато и душа имелась тоже. Тонкая, странная, мятущаяся... Последнее слово часто повторялось в прочитанном мной недавно французском философском романе, и сейчас оно мне показалось весьма подходящим для определения Вероникиной сущности.

В альбоме оставалось всего два листа, когда я наткнулась на фотографию, поразившую меня: Вероника и... Пульс. Пульс! Он-то тут откуда? Неужели они были знакомы? И видимо, хорошо знакомы, если сфотографировались вместе... Стоят в обнимку на улице, вроде бы летом. Она почти с него ростом. Похожи друг на друга, как брат с сестрой. Длинные, тощие, физиономии унылые, пялятся в объектив так сурово, словно фотограф задолжал им и не хочет отдавать... Ничего себе Пульсик сделал финт ушами! Крутит любовь с Вероникой при живой жене да еще скрывает это от окружающих. Хотя в том, что скрывает, ничего странного нет. Кто же кричит на каждом углу о любовниках и любовницах? Только Невзорова, других таких не знаю. Странно то, что Пульс все больше и больше оказывается впутанным в это дело. Он единственный (во всяком случае, прочих пока не обнаружено), кто знал обоих убитых. Он был на том злополучном вечере у Миши. Он был и на той попойке лет восемь назад, где изнасиловали девицу. И хотя я была почти уверена в том, что то старое дело не имеет никакого отношения к нашему, это наводило на некоторые мысли...

Я решила, что Пульс — закоренелый преступник. Может быть, даже маньяк. Потом без ненужных сомнений и колебаний взяла эту карточку и запихала ее в карман. Посмотрим, что наша птичка запоет на сей раз...

Продолжала обыск я гораздо ретивее прежнего. На Веронику уверенно не смотрела, ее присутствием не тяготилась. Пусть себе лежит, бедняга...

Глобус с нарисованной на нем мордой я внимательно рассмотрела со всех сторон и от усердия чуть не вскрыла, хорошо догадалась потрясти и таким образом установить, что в нем пусто. А вот огромный кусок пластилина препарировала без зазрения совести, и не зря. В нем оказался крошечный тоненький ключик. Не улика, конечно. Так, одно из доказательств невменяемости хозяюшки.

Ключик я положила на стол и занялась книгами. Сначала просмотрела те, что лежали на столе. Ничего. Затем перешла к полкам. Там книг было мало, около пятидесяти, из них штук пять классики и одна — Бердяев. Остальные детективы и любовные романы. Каждую книжку я пролистала очень тщательно. Однако ничего так и не нашла.

Осторожно, стараясь не засветиться в окне, я сняла с подоконника цветочный горшок, вытащила палку с розочками, порылась в земле — без толку. А бумажные розочки оказались сделанными из листочков со стихами. Да, фантазия у Вероники работала исправно.

Обыск в комнате закончился, можно сказать, ничем. Если в тетрадке со стихами и на дискетах я ничего нужного не обнаружу, то получится, что время потрачено впустую. Но, в общем, отсутствие результата тоже результат...

Теперь мне предстояло самое неприятное... Стараясь смотреть вбок, я приблизилась к Веронике, собрала все свое мужество и... перевела взгляд на ее лицо. Мертвенная бледность, синюшность тонких губ, застывшая гримаса — все, буквально все свидетельствовало о том, что я не ошиблась, моя подруга не впала в летаргический сон, ее убили... И убили жестоко — затянув на шее ее собственную газовую косынку. Кто это сделал? Тот, кто хоть немного знал Веронику. Я исходила из того соображения, что она не стала бы открывать дверь постороннему. Только знакомому. Или... Или тому, кто был в курсе ее причуд и догадался ляпнуть в ответ на «кто там?» что-нибудь идиотское. Ну, к примеру, «это я, Карлсон, который живет напротив»... Нет, Вася Алексеев говорил, что в квартире напротив живут алкоголики Смирновы, так что на такую фишку Вероника бы не клюнула. Да не важно. Главное — убийца должен был знать, что именно ей нужно отвечать.

Знакомый или знакомый знакомого. Только два варианта. Правда, есть еще третий: убийца мог просто зайти следом за ней в подъезд, дождаться, когда она откроет дверь, ворваться и придушить... Маловероятно. Зачем постороннему человеку убивать Веронику? Она не была богата, не состояла в стройных рядах мафии и даже для насильника не была особенно привлекательна. Но ее в этом смысле и не тронули, насколько я могла заметить... Итак, все-таки знакомый или знакомый знакомого. Круг сузился. Теперь стало ясно, что преступник на оба убийства был один и что он входил в окружение Миши, а отсюда мог знать, хотя б поверхностно, Веронику. Процент ошибки мал, даже ничтожен. Иначе получается совпадение. Два киллера, независимо друг от друга, в течение двух с половиной недель убивают двух людей, живущих в одном подъезде, не обладающих ни властью, ни богатством, ни порочными связями... Не может такого быть. Я думаю, не может.