«Метафизическая идея» заключалась в замечании Сен-Жюста «Отечество – средоточие чести». В 1940 г. Сена унесла слишком много крови, чтобы этот призыв возымел хоть какой-то эффект. В правительство Виши вошли многие убежденные французские националисты. Последователи де Голля представляли незначительное меньшинство. После падения Франции главным вопросом для Черчилля и его генералов было то, как лучше всего в кратчайшие сроки вывести оттуда и доставить домой британские войска. Здесь им помогли сами немцы. Наступление под руководством генерала Хайнца Гудериана – ведущего немецкого стратега танковой войны и сторонника блицкрига – неумолимо развивалось до того момента, пока, к его огромной досаде, он не получил от Гитлера приказ остановиться. Именно это судьбоносное решение фюрера позволило Великобритании спасти максимальное количество войск любыми средствами, доступными в тех обстоятельствах.

Романтический образ – солдат перевозят с одного берега на другой в крохотных лодках – был очень полезен для пропаганды, но бо́льшая часть войск была эвакуирована силами Королевского военно-морского флота. Нервы Гарольда Николсона, который сам застрял во Франции после того, как немцы стремительно прорвались к Булони и Кале, были на пределе. Он смог раздобыть смертельную пилюлю на случай, если попадет в плен. Запись в его дневнике от 1 июня 1940 г. немногословна, но при этом хорошо отражает его настроение:

Сейчас мы уже эвакуировали 220 тысяч человек [на самом деле 370 тысяч, включая 110 тысяч французских солдат], что поразительно, если вспомнить наши опасения, что мы можем потерять 80 процентов. Но на самом деле причин для восторгов очень мало, разве что причины морального характера. Мы потеряли всю нашу технику. Французы потеряли 80 процентов своих войск и чувствуют, что мы их бросили. Вновь наладить хорошие отношения между армиями будет серьезной проблемой… французы с их склонностью сваливать вину на других обязательно скажут, что мы думали только о спасении Британского экспедиционного корпуса и подвели их{130}.

Мало кто из историков сомневается, что, если бы наступление немцев не было остановлено в одностороннем порядке, немецкая оккупация Соединенного Королевства – будь там Черчилль или кто-то еще – стала бы реальностью. В этом случае не было бы иного выхода, кроме как поставить Королевский флот на якорь в американских портах, как это предлагал Рузвельт, – идея, которую взбешенный Черчилль отверг{131}.

Что стояло за решением Гитлера? Историки не пришли к единому выводу. Тот аргумент, что германская армия была измотана и чрезмерно растянута, неубедителен. Никто из немецких генералов не принял эту версию, хотя Рундштедт[146] был осторожен, вспомнив, возможно, старую прусскую поговорку Man kann sich totsiegen! («Вы можете победоносно сойти в могилу!»). Но более вероятно, что, видя нерешительность Гитлера, он просто сказал ему то, что тот хотел услышать.

Решение принадлежало одному Гитлеру. Трудно поверить, что оно было принято исключительно из военных соображений. Фюрер уже не раз вызывал раздражение своих генералов вмешательством в ход проводимых ими операций. Когда германские войска находились в тридцати километрах от Дюнкерка, он приказал им остановиться. Начальник германского штаба генерал Гальдер выразил свою досаду в дневнике: «Танки и моторизованные соединения по высочайшему приказу стоят как пригвожденные на высотах между Бетюном и Сент-Омером; наступать им запрещено. Из-за этого ликвидация окруженных войск противника может продолжаться еще несколько недель. Это наносит большой урон нашему престижу и нашим дальнейшим планам». Каковы бы ни были конкретные причины, решение Гитлера носило политический характер.

Генерал Гудериан был в ярости. Будучи ведущим стратегом войны, он внес изменения в план Манштейна, атаковал Францию на двух фронтах и добился победы за шесть недель. Если бы решение было чисто военным, Гитлер обсуждал бы его с Гальдером и Гудерианом, а не с Рундштедтом, которого в кругах германского верховного командования считали тем, кто вечно поддакивает. Впоследствии высказывалось мнение, что это Рундштедт потребовал паузы в наступлении, чтобы пехота могла нагнать танки. Эта точка зрения не вполне убедительна. Такое объяснение этой ошибки, которую совершил сам Гитлер, было дано уже постфактум. Генералы не считали, что им нужно кого-то ждать для того, чтобы завершить эту военную операцию, которая на тот момент была не более чем зачисткой.

Объяснение, данное самим Гитлером через несколько дней, когда масштаб его ошибки стал очевиден, возможно, выглядит искусственно, но при этом содержит больше правды, чем кажется. Он сообщил своим коллегам, что решение об остановке наступления действительно было политическим. Его целью было подписание мирного договора с Великобританией: «Армия – это хребет Англии и Британской империи. Если мы уничтожим экспедиционный корпус, империя распадется. Поскольку мы не собираемся и не можем принять ее наследие, мы должны оставить империи шанс. Мои генералы не смогли этого понять»{132}.

Единственная проблема с этим объяснением заключается в том, что, если это и в самом деле было так, Гитлер мог бы продиктовать условия мира новому правительству Великобритании после того, как Гудериан покончил бы с Британским экспедиционным корпусом. Несомненно, такой мирный договор был бы похож на тот, который он собирался предложить французским военным руководителям Вейгану и Петену. Какими бы ни были дополнительные причины, большинство немецких историков согласны с тем, что эта огромная ошибка стоила Германии победы в войне. Не очень надежный старый друг и заместитель Гитлера, неуравновешенный Рудольф Гесс, перелетел в 1941 г. в Великобританию с секретной миссией о заключении мира. Когда об этом сообщили Черчиллю, тот фыркнул и вернулся к просмотру кинокомедии братьев Маркс. Он сделал правильный выбор.

Недавно рассекреченные документы ясно показывают, что Великобритания не имеет к этому перелету никакого отношения. Инициатива исходила исключительно от Гесса – личности, одержимой разного рода маниями и занимавшей высокое место в нацистской иерархии; его поступок взбесил Гитлера. Британской разведке, конечно, было известно о письме, отправленном от имени Гесса в адрес герцога Гамильтона, с предложением о встрече. Ему никто не мешал во время пролета над побережьем Шотландии к поместью герцога, но сразу же после приземления с парашютом его задержали, тщательно допросили и посадили под замок. По словам Гесса, свой полет он предпринял, не поставив в известность никого, – мирная миссия в исполнении одного-единственного человека. Это оказалось правдой.

Когда Гитлеру сообщили о провале операции, тот в гневе потребовал немедленно выяснить, каким образом Гесса пропустили на аэродром вопреки строгим инструкциям, требовавшим поступить противоположным образом. Он хорошо знал о неврозе, которому был подвержен Гесс и вследствие которого у того развилась настоящая фобия: Германия не может и не должна вести войну на два фронта, так как это приведет к катастрофе. Гесс считал мир с Великобританией крайне важным в то время, когда рейх обратит свой взор на восток, начав операцию «Барбаросса». После того как ему не удалось убедить своего собственного лидера, он рассчитывал попытать счастья с Черчиллем. В Берлине Гитлер приказал Геббельсу сделать официальное сообщение в прессе относительно письма, которое Гесс оставил своему вождю. Это письмо, по словам Геббельса, указывало «своим запутанным характером на печальные признаки психического расстройства, давая почву для опасений, что Гесс стал жертвой галлюцинаций».

Операция «Барбаросса»

Теперь весь континент, за исключением некоторых частей Восточной Европы, находился под германским господством. Великобританией предстояло заняться позже. Сталин отмахивался от донесений о надвигавшемся вторжении немцев, хотя они приходили от советских шпионов, стратегически внедренных в аппараты германской армии и дипломатического корпуса, а также от американской разведки и лично от Черчилля. Одним из главных советских агентов был Рихард Зорге, работавший под прикрытием в германском посольстве в Токио. Его донесения были безукоризненно точны.

Зорге быстро проник в немецкое сообщество журналистов и бизнесменов в Токио и сделался близким другом генерала Ойгена Отта, назначенного в 1938 г. послом Германии в Японии, и его жены Хельмы, которая влюбилась в Зорге (Отт знал, что Зорге спит с его женой, но, кажется, относился к этому философски, уверенный в том, что Зорге просто