– Было бы здорово, – отвечаю.

Однако он не двигается.

Как и я.

Потом расплетает руки, сложенные на груди, кладет ладони на папину постель, словно хочет опереться и встать. Но вместо этого говорит:

– Я тебя пугаю, Джонатан?

Не вижу его лица, которое прячут ночные тени в трейлере, но представляю отчетливо: рябой крысеныш с медными глазами, кружащий вокруг меня, и этот кривой шрам, вечно ухмыляющийся на левой щеке.

– Если да, то это не нарочно, – продолжает он. – Вовсе даже наоборот. Я надеялся, что мы могли бы стать друзьями.

Потихоньку передвигаюсь вдоль стены трейлера.

– Или могли бы быть хранителями секретов друг друга. Ведь каждому в жизни нужен хранитель секретов, верно?

В кровати под ним скрипит пружина. Я застываю.

– Слушай, нам здесь нелегко приходится. Ты понимаешь, что я имею в виду… Трудно найти других таких же, как мы… и когда я увидел тебя в ту ночь с этим индейцем…

Постепенно добираюсь до изножья своей кровати, распластавшись по изгибу стены.

– Знаешь, мне на самом деле не хочется делать тебе больно. Ты такой… как бы это сказать? Хрупкий… типа, как-то так… в общем, на самом деле все просто. Мы с тобой выручим друг друга: ты делаешь, что я говорю, а я никому не рассказываю. Как тебе расклад?

Еще одна пружина скрипит. Хэл явно двигается в мою сторону, готовый наброситься.

– Ты пьян. Я скажу папе, – говорю я, запинаясь от страха.

– О-о-о, т-т-ты скажешь п-п-папочке, д-да? Как мило! – Опять скрипит пружина, его руки поднимаются и исчезают в темноте. – Думаешь, он поверит своему сынку-гомику больше, чем мне? – Голос меняется, звучит на пару октав ниже: – «Эй, Роберт! Я просто хотел взять пивка из холодильника, чувак, а он накинулся на меня, как какой-нибудь педик сраный. Прям не знаю, что и сказать тебе, но придется вызвать копов».

Он в считаных сантиметрах от меня.

– Как считаешь, достаточно убедительно? – В темноте ощущаю облачко воздуха, вылетающего из его рта: скисшее пиво и тухлое мясо. Наконец его лицо проступает из тьмы, и…

ПОРА!

Бросаюсь к двери. Его руки мгновенно смыкаются на моей талии, отшвыривая обратно на постель. Головой с размаху врезаюсь в стальную стенку.

– Ты куда собрался? – Его голос звучит замедленно, точно проигрыватель, выставленный не на ту скорость. Коленями он фиксирует мои ноги.

– СЛЕЗЬ С МЕНЯ!

Хэл хлопает меня раскрытой ладонью по лицу, она воняет рыбьими кишками.

– Что ж, тебе же хуже.

Пытаюсь ударить его, но он перехватывает мою руку с такой силой, что кажется, она сломана. Я кричу.

– Я тебе что, сука, сказал? – Снова дает мне пощечину. С размаху. Зажимает рот ладонью. – Я знаю, ты этого хочешь. Вот и хорошо. Я видел, как ты на меня смотрел. Я не скажу…

Не могу шевельнуться. Не могу дышать. Пытаюсь сказать об этом. Пытаюсь сказать, что мне нужен «питер-пол-и-мэри», который лежит в кармане. И не могу. Не могу открыть рот. Кашляю, но от этого лишь судорога проходит по телу. Слезы просачиваются сквозь веки, хоть я и пытаюсь удержать их.

Все становится жестче: его колени на моих ногах, стальная хватка на руках, дыхание у моей шеи.

И я плыву.

Расслабься, думаю я. Поддайся, думаю я. Притворись мертвым, думаю я.

– Вот так-то. Видишь, не так уж плохо, да? Мы можем помочь друг другу…

Чуть ослабляет хватку.

Я не двигаюсь. Жду. Дышу. Выжидаю.

Он лезет рукой ко мне в шорты и… БА-БАМС – я с такой силой врезаю коленом ему по яйцам, что, клянусь, даже слышу звон. Он опрокидывается назад, издавая отчаянный визгливый вопль, теряющийся в стрекоте цикад.

Я лягаюсь и ворочаюсь в спутанных простынях, переваливаюсь через его тело, зажатое между кроватями. Он извивается на полу, превратившись в комок боли, издавая звуки, подобных которым я никогда не слышал. Хватаю рюкзак, распахиваю дверь трейлера и бегу.

Бегу так быстро, что не чую под собой земли.

Бегу к единственному отныне месту, где могу чувствовать себя в безопасности. Хоть и знаю, что это самое небезопасное из всех. К Уэбу. Мне плевать, поймают ли меня. Я не знаю, что еще делать.

За считаные минуты добираюсь до другой стороны озера, по дороге не меньше тысячи раз вдохнув «питер-пол-и-мэри». Главное – не останавливаться. Притормаживаю только тогда, когда достигаю нижней ступеньки лестницы.

Стараюсь отдышаться, вытереть лицо, пригладить волосы, заправить футболку в шорты, подтянуть гольфы. Дышать.

Приглушенный смех.

Тук-тук-тук по закрытой москитной двери.

Молчание.

Скрипит кресло, дверь приоткрывается. Его дедушка. Открывает дверь шире – и все шире становится его улыбка.

– Джонатан! Чем обязаны такой чести?

– Уэб дома? – говорю так, будто мы соседи, и я просто пришел спросить, выйдет ли он поиграть.

– Конечно! Входи.

Все сидят за столом. Уэб подхватывается с места, потому что понимает.

– Что случилось? Что произошло?

Я разражаюсь слезами.

Он подбегает, гладит меня по голове и шепчет:

– Тсссс, тсссс… теперь все в порядке, – а потом уводит меня к себе в комнату.

Садимся на его кровать, Уэб обнимает меня, и я уверен, что буду плакать в его объятиях до конца жизни.

45

Просыпаясь, я чувствую себя обернутым оболочкой силовых полей всех супергероев от начала людского рода. Неуязвимым. Неуничтожимым. Защищенным от гибели. Неприкосновенным для обид, боли или стыда на веки вечные.

Уэб.

Лежим на его кровати, склеившись друг с другом.

После бурных рыданий я свернулся калачиком на полу его комнаты с выданными подушкой и одеялом, а когда все пошли спать, Уэб затащил меня к себе. «А что, если войдет кто-то?» – спросил я. «Не войдет», – ответил он. Я слишком устал, чтобы спорить, и через считаные минуты мы уснули.

Его руки окутывают меня. Его губы прижаты к моей шее. Его волосы липнут к моей спине. Он – моя жизненная опора. Электрические импульсы, идущие от его тела, пронзают мои нервы, но в данный момент это единственное, что поддерживает во мне жизнь…

Нежный отсвет нарезанной полосками луны проникает сквозь заколоченные окна и дощатые стены. Все давно спят.

Я замедляю дыхание, чтобы дышать с ним в такт. Чтобы мы стали одним целым.

– Не спишь? – слышу вопрос. Я совершенно уверен, что это мой собственный голос, поэтому не отвечаю.