Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В воскресенье, под вечер, пошел на квартиру к начальнику лесопункта. Мякина он разглядел на крыльце. Ходил, видно, в лес и сейчас сидел на крылечном выступе рядом с плетеной корзиной, вынимая оттуда грибы.
Открыв завертыш калитки, Володя прошел по мосткам вдоль душно пахнущих флоксов. Поздоровался вежливым голосом человека, который зависим и вынужден был вести себя аккуратно.
Мякин бросил в кастрюлю очищенный гриб взял из корзины другой, прошелся ножичком по нему и замедленно повернулся. В черных его бровях, приподнявшихся строго и недовольно, была такая жесткая непреклонность, что Володя почти расхотел выкладывать просьбу.
— Можешь жаловаться, — сказал ему Мякин, — только я своего приказа не отменю.
— Я не за этим пришел.
— Да знаю, — Мякин презрительно улыбнулся, — хочешь, чтоб я тебя рассчитал.
— Хочу.
— В том-то и дело, что не могу. Тебе, как молодому специалисту, положено отработать три года.
Володя напомнил:
— Я же теперь у вас бывший специалист.
— Все равно не могу, покуда не разузнаю, как в таких случаях поступать.
Володя присел на корточки, раздраженно сорвал одуванчик, подул на него.
— А когда разузнаете? — тихо спросил.
— Я не спешу.
— Зато я тороплюсь.
— Торопись. Только выше меня все равно не вскочишь.
— Отчего такая ко мне нелюбовь?
Мякин положил гриб с ножичком на колено.
— Не хочу, чтобы снова мне мылили шею. Довольно! — Щеки его сердито побагровели. Вероятно, он вспомнил поездку в нарсуд. — Вы за моей спиной будете там грешить! А я замаливать ваши грехи? Увольте!
Успокоился Мякин сразу, как только взялся за гриб, соскребая с него травинки и листья. Раскова он как бы не замечал, точно Володя уже ушел и там, где стоял он, для Мякина было пустое пространство.
Странно стало Володе. С минуту, поди, он глядел на короткие пальцы начальника лесопункта, как те любовно и ласково обихаживали грибы. И вдруг дошло до него, что Мякин играет. Выражает игрой позицию сильного человека, у которого крепкие нервы. Позицию эту выработал затем, чтоб игнорировать каждого, к кому он питает неприязнь. Володя растерянно встал, повернулся, увидев весь двор, завершавшийся низким забором, воротами и калиткой.
— Ну, я пошел, — сказал, в надежде, что Мякин его остановит.
— А-а, — безразлично откликнулся Мякин, — валяй.
Ступив на мостки, Володя замедлил свой шаг, а потом затоптался и обернулся. Уходить, не узнав, как начнет он завтрашний день, было нельзя.
— С работой-то как? Куда я? — спросил.
— И чего мне с тобой? — Мякин как бы расстроился за Раскова. — Право, не знаю. Сам-то чего хоть решил?
Володя развел руками:
— Откуда я знаю.
— А я почему должен знать? — Брови у Мякина встали углом, выражая недовольство. Одновременно в широком его лице взыграла секретная радость. Радость матерого демагога, который, взяв над юношей верх, готов еще был его и унизить. — Прости уж меня, осторожного человека, но за тебя я нынче не поручусь. Так что сам и ищи.
— Где искать-то? — спросил Володя с такой безнадежной тоскою в голосе, что Мякин пошевелился, почувствовав, видно, что он наказал парня больше, чем собирался.
— Поди к Седунову, — назвал наконец бригадира. — Завтра он с мужиками едет в двадцать девятый квартал на вахту. Может, тебя и возьмет…
Бригадир малокомплексной Седунов, мужчина серьезный, высокого росту, с рябиново-красным лицом, заговорил с Расковым хотя и сочувственно, но угрюмо. Володя столкнулся с ним невдали от дома начальника лесопункта. Седунов с дерматиновой сумкой в руке возвращался, должно быть, из магазина.
— Ну куда я тебя? — сказал он Володе хриплым баском давно и помногу курящего человека. — Валить лес ты не можешь. На трактор тебя не посадишь. На сучки — неудобно. Стряпню готовить — сам не возьмешься.
Володя кивнул:
— Не возьмусь.
Седунов закурил. Глаза его тускло смотрели из-под нависших надбровий, и вообще все лицо было печальным, точно он совестился перед Володей оттого, что хотел бы помочь ему да не мог.
— Ты уж давай где-нибудь при поселке, — сказал напоследок, сжимая Володину руку. Сжимая, как младшему брату, которому нынче не повезло.
И еще один разговор был в этот день у Раскова — с техноруком Цыпилевым. Разговаривать с ним Володя не собирался. Да тот сам его подозвал, выставясь всем своим долгим телом под притолокой калитки. Голубые его глаза смотрели умильно, видя в Володе славного парня, который попал в худую историю, и он собирался ему пособить.
— Не грусти! — сказал технорук.
Володя нахмурился. Цыпилева он знал как верного Мякину человека, который во всем поддерживает его.
— С чего вы взяли, что я грущу?
— А чего ты такой?
— Ищу вот работу, — признался Володя, — да что-то не нахожу.
— А-а, — Цыпилев поднял руку, пытаясь погладить Раскова по голове. Да тот увернулся. — Приходи ко мне завтра! В контору! Устроим без всяких проволочек! — пообещал как о чем-то решенном. — Будешь работать на старом месте!
— А как же приказ? — изумился Володя.
— Новый напишем!
— Кто напишет?
Технорук подзамялся, сообразив, что взял на себя слишком много, сразу набычился на Володю и все же заверил:
— Иван Севастьянович! Он и напишет! Да ты не волнуйся. Я с ним об этом…
Дальше Володе было не о чем разговаривать с Цыпилевым. Не дослушав его, он повернулся и застучал ботинками по мосткам.
Вечером он сидел на крыльце. Просто так. Надоело валяться в комнате на кровати, вот и вышел проветриться на крыльцо.
Кругом сумеречно и тихо. Просинь небес приливала к земле воздушные реки. Не замеченные никем, они текли по
