Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Темнеет в августе быстро. Володя как ни старался узнать в прошагавшей едва не вприсядку под тяжестью двух корзин сырого белья полной женщине ту, с которой он где-то встречался, однако признать никого в ней не мог, будто прошла она здесь впервые, явившись в поселок, как провозвестница ночи.
Он собирался было вернуться в свою холостяцкую келью, как вдруг услыхал вязко шлепавшие шаги. Насторожился, почувствовав: это за ним! «Лобков!» — догадался по силуэту квадратной фигуры и поспешил в помазанный потемью огород. Оттуда, устроившись на пеньке меж двух картофельных гряд, увидел, как в освещенную комнату для приезжих ввалился Лобков. Походил там, но, никого не увидев, боднул головой и вышел назад. Закурил и, взмахнув руками, как подворотными досками, властно позвал:
— Вовка, куда тебя демон унес?! Ну-ко сюда! Пойдем бить Мякину морду!
Володя не отозвался. «Бить Мякину морду». Это уже никуда не годилось.
Спать Володя собрался рано. Спал ли, не спал он, только поднялся утром с больной головой. Сразу же выбрался на крыльцо. Куда податься?
Володя встряхнулся, как грач, сунул руки в карманы и нехотя тронулся вдоль поселка. Он понимал: без работы его не оставят. Дадут. Однако опять надо будет встречаться с начальником лесопункта. Володя даже представил, как он зайдет к нему в кабинет, пристойно и вежливо улыбнется, пороется в памяти и найдет среди множества слов те, которыми Иван Севастьянович будет доволен.
«Пожалуй, ведь и дождется», — подумал Володя и машинально стал вспоминать: кто, где и когда, ублажая Мякина, добивался его хорошего настроения, при котором Иван Севастьянович был сговорчив и добр.
Воспоминания пересеклись, не позволив Раскову уйти в глубину психологических ощущений, в какие обычно уходит опытный подхалим, роясь в душе наделенного властью сильного человека, кому он настроился угодить. Лицо и шею его оросило густым румянцем. Сквозь стыд, тревожа до боли сердце, дошел до Володи пеняющий голос: «Все от тебя уехало-ускользнуло — уважение, должность, деньги, девушка, друг. Осталась лишь честь. Если ты и ее потеряешь, то это конец. Не будет в тебе человека. Будет — угодник. Иван Севастьянович только этого и ждет».
Володя остановился, заметив, что он подошел почти к самой конторе. Зачем ему надо туда? Он резко свернул за угол сарая в проулок, заросший белой, как снег, лебедой. Сначала он шел по вязкой тропинке, потом — по лаве через ручей, затем — по разбросанным щепкам. Здесь, на прижатой к самому лесу улице, выросло пять щитовых домов. В трех из них поселились семейные лесорубы. Еще в одном — клали печь. Дом, к которому вышел Володя, был без крыши и задней стены. Обойдя переднюю стену, Володя выбрался к штабелю брусьев. Сел на штабель и огляделся.
Рядом с ним совершалась работа. Мужики из готовых щитов собирали жилье. Площадка была забита строительным материалом. Тут складки досок для пола, груды разбросанных козел, стропильные ноги, ящики, съемные двери, балки, тесины и кирпичи. Тут и старенький автокран, скрипевший суставчатой шеей, с которой свисал металлический крюк.
В кабине крана Шура Щуровский в рубахе горохом. Шура работник высшего класса, знал толк во всех леспромхозовских механизмах, мог разбирать их и собирать, умел на них и работать. Теперь подавал автокраном щиты.
Там, за стенами дома, слышался хруст щепья под ногами, чей-то придирчивый голос и стук по скобе пудовой кувалды. «Федотов с отлетами», — понял Расков. Летом дел в лесопункте немного. Вывозки нет. Одна заготовка с заброской на дальнюю вахту, строительство зимних дорог да сборка домов. Федотов, как правило, где б ни работал, везде — бригадир. В бригаду к нему пошел бы каждый второй из тех работяг, кто остался без главной работы. Однако всех на строительство не возьмешь. Федотов предпочитал ребят расторопных, не испорченных пьяными кутежами, с завидной выносливостью и силой.
Приставив к стене хорошо подогнавшийся щит, закрепив его скобами и гвоздями, плотники сделали перекур. Высокорослый, с наплывшим на брючный ремень животищем Миша Федотов, одетый в тельняшку Вася Хоробрин, взъерошенный, с жиденькими усами, Колька Дьячков и мощно сколоченный, будто штангист-полутяж, с отверткой в кармане рубахи Шура Щуровский — со всеми Володя встречался не раз и не два. И плотники знали Володю. Знали, как смирного парня, кто был незаметен среди других, пока его не прихлопнула неприятность.
— Увольняться будешь? — спросил Федотов, присаживаясь поближе.
— Нет, — ответил Володя, — не отпускают. Велят отрабатывать срок.
— С мастеров, сталбыть, вон, — подстал к разговору и Вася Хоробрин.
— Вон.
— А работать где будешь? — сунулся Колька Дьячков, изнемогая от любопытства, ибо представить не мог, чтобы мастер — и начал вдруг вкалывать, как работяга.
Володе не нравились эти расспросы. Они унижали его. И он хотел уже было пойти, да в этот момент протянул к нему палец Шура Щуровский.
— Не получилось! — сказал он с желанием подзадорить. — Не умеешь, чтоб шито-крыто!
— Шито-крыто? — Расков ощутил нехороший намек. — Кажется, я тебя, Шура, не понял. О чем это ты? Объясни популярно?
Шура учуял насмешку и напряженно насторожился, испытав к Раскову мгновенную неприязнь. Оскорблять он Володю не собирался. Просто хотел слегка подразнить, поиграв у него на нервах. И вот, услышав насмешку, решил немедля его проучить.
— Сколько на лапу тебе положили? — Шура имел в виду деньги, которые якобы дали Володе корчевщики за наряд, где у них выходила приличная сумма.
Стушевался Расков, в то же время и возмутился. Посмотрел на Щуровского с вызовом и досадой:
— Ты это видел?
— Я и не видел, да знаю! — Щуровский явно хотел обнаружить в Володе больное место и ударить без жалости по нему.
Расков смущенно пожал плечами, собрал в себе всю свою волю и суховатым голосом
