— Теперь видите, какие пленные? — спросил Волков у растерянного капитана. И, даже не дав ему ответить, потащил того дальше, к палатке, в которой были раненые. Откинув полог палатки, вошёл сам и жестом позвал за собой горца. Бродель нехотя пошёл, чего уже артачиться, раз пришёл.

Там среди трёх раненых на узкой походной кровати лежал человек, лицом отвернувшись от входа.

— Генерал, — окликнул его Волков.

Человек не пошевелился даже. Кавалер делает жест гвардейцу, что был рядом: подними его. И гвардеец, не шибко церемонясь, хватает лежащего, приподнимает, усаживает на кровати. Лицо капитана Броделя вытягивается. От спеси и показной храбрости и следа не осталось. Перед ним сидит седой человек с окровавленной тряпкой вместо руки, измождённый от боли старый человек. Капитан, конечно, его узнаёт, это генерал Каненбах.

— Генерал…, - шепчет капитан.

Дальнейший разговор не состоялся, Волков хватает капитана за локоть и вытаскивает из палатки:

— Передайте вашему ландаману, что сегодня я приказал не кормить пленных. Что если судьба их его не интересует, то я переведу их через реку и всех велю зарезать. Прямо перед стенами города, и ваших и райслауферов. А ещё ему скажите, что мой артиллерист обещал мне разбить восточную стену ещё до вечера. И не думайте, что я пойду через пролом в город, а там на улицах буду с вами драться. Я не собираюсь гробить своих людей. Первым делом я отправлю туда солдат, чтобы они подожгли всё, лето было сухое, ветерок с вашей горы весьма напорист. Пожар будет знатный, а когда город разгорится как следует, вот тогда я и поведу своих людей, тогда будет вам большая резня, потому что всех мужей от двенадцати лет и до семидесяти буду считать я врагами, а всех баб добычей.

Капитан растерянно молчал.

— Ступайте, ступайте, — продолжал генерал, даже чуть подталкивая капитана в бок, — все мои слова передайте своему консулу и ещё скажите, если не выйдет на переговоры через час, велю начинать артиллеристам снова бить стену.

Первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд или, проще, ландаман Клаус Райхерд вовсе не похож был на знатнейшего человека целой горной земли. Лицом тёмен, как будто в поле свою жизнь проводил, руки, как у крестьянина, велики и тоже темны. Сидел он напротив кавалера, ни робости, ни спеси, глаза вот только весьма недобры были. Взгляд его настороженный. Как будто ждал хитростей от врага. А вот Волков, напротив, едва сдерживал свою радость, то и дело одёргивал себя, чтобы не показать её. Как им принесли вино, так он велел всем удалиться. Хотел говорить с глазу на глаз с ландаманом. Ландаман Райхерд едва отпил вина из стакана, или сделал вид, что отпил, поставил стакан и весьма вежливо и весьма разумно заговорил:

— Хочу сразу вам сказать, господин фон Эшбахт, совет земли Брегген уполномочил меня вести переговоры только о пленных, ни о войне, ни об осаде речи не будет. Совет земли Брегген намерен воевать.

— О, вы, горцы, славитесь своей воинственностью, — кивал головой кавалер. — Но я-то как раз хотел увязать вопрос о пленных со всеми иными вопросами.

Нет, он не думал, что мир ему упадёт в руки сразу, он готов был начать торги, но перед этим он должен был соблюсти ритуал признания силы врага. Он решил попробовать лесть:

— Вы очень сильны, и многие солдаты, узнав, что я иду в поход на кантон, так сразу отказывались от дела.

Лицо ландамана не изменилось, а глаза так и смотрели на кавалера настороженно. И генерал продолжал:

— Но зато те солдаты, что пошли со мной, то солдаты лучшие. Самые храбрые и опытные. Что мы вам уже несколько раз и доказали.

— К чему эти слова все? — неожиданно холодно спросил консул Райхерд. — Говорю же, уполномочен я советом кантона говорить лишь о пленных, и только…

— А я хочу говорить о деньгах, — соврал кавалер. — Сколько дадите за своих людей, сколько дадите за наёмников, сколько дадите за своего генерала?

Кажется, теперь ландаман хотел ему ответить, но Волков не дал. Снова заговорил, и теперь говорил со злостью:

— В прошлый раз я вас простил, лёгким откупом обременил, думал, что соседи вы мирные, но вы о мире и думать не пожелали, снова и снова распрю продлевали, и теперь я уже хорошую цену возьму. За всех с генералом хочу пять тысяч флоринов или цехинов, или пять с половиной тысяч гульденов. И золото сразу потребую, без проволочек.

Тут Райхерд снова надумал ответить, и снова ему генерал не дал. И снова заговорил:

— А не согласитесь, так милости не ждите, пленных велю резать и в реке топить, а генерала вашего так на кол посажу прямо перед большими воротами, и сегодня же стену собью, войду в город, но лишь для того, чтобы поджечь его. Город ваш, может, и брать не буду, посмотрю, как пойдёт. А поверну отсюда… Обратно на север. А деньги… Деньги я добуду в Висликофене, отдам его на меч людям своим, а потом к Рюммикону пойду, городишко зажиточный и даже стен не имеет, а вот лесопилок, и угольных ям, и дегтярен во множестве, городок богат, вожделенная добыча для всякого, сожгу его, всё сожгу, как в Мелликоне, камня на камне не оставлю. И отбиться от меня вам уже нечем. Вы да ваш совет думаете в городе отсидеться, может, и так, может, и отсидитесь, но землю вашу я разорю всю. И на помощь к вам уже никто не поспеет. Да и пойдут ли вам союзники помогать, если я сегодня пленных их казню?

Теперь на тяжёлом лице первого консула земли Брегген появилась неприязнь к генералу. Теперь смотрел он на него и не скрывал того, что ненавидит этого благородного мерзавца из соседнего феода.

А Волков всё не унимался, видел в глазах ландамана ненависть, но продолжал:

— А ещё, перед тем как сжечь Рюммикон, я заверну в горы, чуть севернее его, там, говорят, на реке Золле, в тамошних деревушках, сложено восемьдесят тысяч брёвен отменного леса. И лес корабельный, и дубы какие-то драгоценные. Уж хочу узнать, в чём драгоценность этих дубов, поднимусь туда, посмотрю на них, никогда не видел драгоценных деревяшек, да и сожгу все эти брёвна. Большой, наверное, костёр будет от них, — он сделал паузу в речах своих, чтобы повнимательнее разглядеть лицо ландамана.

Да, вот теперь слова его дошли до первого консула земли Брегген, теперь, кроме злобы, видел генерал в его глазах и озабоченность. Видно, никак не ожидал первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд, что ещё и о тайных богатствах его земли знает этот проклятый Эшбахт. И, видя это, снова заговорил генерал, бросая последний свой довод:

— А к следующей кампании у меня будет столько ваших денег, что я к вам не с четырьмя тысячами людей приду по весне, а с восемью. И больших пушек у меня будет не две, а четыре. И уж тогда вы уже за стенами своими дряблыми не отсидитесь, ни вы, ни ваш совет.

Сказав это, Волков взял стакан и откинулся на спинку раскладного кресла, сел так непринуждённо, словно не с врагом говорил, а со старым приятелем за стаканом вина пережидал полуденный зной. И хоть выглядел он спокойным, как раз сейчас он и волновался. Очень волновался, ожидая от Райхерда ответа. И человек, что больше походил на крестьянина, а не на первого консула целой земли, наконец ответил, вернее, задал ему вопрос, который он и хотел услышать.