Несмотря на поздний час, мать Лукаса Эрбана отворила дверь после первого же звонка. Взглянула на Массимо непонимающим взглядом, затем, вспомнив обстоятельства их знакомства, захлопнула дверь у него перед носом.

— Откройте, пожалуйста! — настойчиво попросил он. — Это очень важно!

В окнах не горел свет, но Массимо не сомневался, что старуха притаилась у входа. Огляделся вокруг — на улице не было ни души. Человек, с которым он пришел, стоял в сторонке, вжавшись в стену и опустив голову на грудь. За всю дорогу он не проронил ни слова.

Массимо вновь постучал в дверь.

— Я пришел выслушать вас. Вы же в курсе всех деревенских тайн, — проговорил он громким голосом.

Через пару секунд щелкнул замок, и из приоткрытой двери на него уставились два враждебных глаза.

— Чего тебе? — спросила старуха.

— Я же сказал: меня интересуют грехи и грешники. Я пришел по адресу?

— Может, и по адресу, — буркнула она. — Но с легавыми я не разговариваю.

— А сейчас чем вы занимаетесь? — спросил он с улыбкой.

Старуха попыталась захлопнуть дверь, но Массимо ее опередил, придержав дверь ногой.

— Уходите!

Дверь опять распахнулась, но теперь старуха держала в руке топор.

Массимо отпрянул назад.

— Стойте! У меня для вас сюрприз! Сюрприз, слышите! — не мешкая проговорил он.

Старуха оглядела его с головы до пят — в этот раз скорее с любопытством, чем со злостью.

Массимо обернулся к человеку, который пялился на дорогу, словно происходящее его не касалось. Старуха проследила за взглядом инспектора.

— Лукас!

Ее голос стал другим. При виде сына в нем зазвучали нежные нотки.

Чувствительная душа Виолы обитала в теле мастодонта. Ей было трудно передвигаться в крохотной кухоньке, занимавшей угол гостиной. Делая кофе, она то и дело цепляла что-то боками, с трудом удерживая равновесие.

— Ноги уже не держат, да и спина, того гляди, откажет, — пояснила она, угадав мысли Массимо. — Мое тело порядком износилось.

Не зная, что ответить, Массимо предпочел сменить тему.

— Удивительно, что вы так поздно не спите, — сказал он, наблюдая, как Виола открывает пачку с печеньем и выкладывает его на блюдце рядом с чашками. Затем старуха разлила кофе и протянула Массимо стакан, выполнявший роль сахарницы.

— Я ждала Лукаса, — пояснила она, тяжело плюхнувшись на стул. — С тех пор как его отпустили, дома он не появлялся. Ему нравится исчезать, прятаться ото всех. Даже от меня. С ним все так непросто.

Массимо больше не мог выдерживать ее взгляд. Он наблюдал, как старуха сидит и гладит сына, шепча ласковые слова, слышные только им двоим. Массимо терпеливо ждал, пока она отведет сына в ванную и вымоет его, напевая трогательную мелодию. Виола снова заботилась о маленьком мальчике, которым Лукас Эрбан в каком-то плане и остался. Только уложив его спать, Виола вернулась к инспектору.

— Мне очень жаль, — только и смог пробормотать Массимо. — Думаю, скоро все образуется.

Взгляд старухи говорил, что она не нуждается в сочувствии. Она уже давно не верила, что их жизнь может измениться к лучшему.

— Инспектор, мой сын вытирал кровь своего отца с этого пола. С тех пор он болен. Вот тут, — сказала она, постучав себе по лбу. — Но никакой он не монстр. А вы пришли за ним с оружием.

— Теперь мы знаем. Но такая уж у нас работа.

Она скривилась, словно хотела показать, что это уже не имеет значения. Массимо подозревал, что ей трудно отказываться от остатков самоуважения.

— Вчера вы сказали одну вещь о жителях долины, — начал он.

— Да-да. Есть за мной такой грех — кричу, когда страшно.

Массимо опешил от такого простодушия. Хотя, быть может, дело было вовсе не в простодушии: этой беспомощной женщине просто не хотелось защищаться.

— Простите, если я вас напугал.

Его слова повисли в воздухе.

— Говорите, пришли из-за того, что я вчера сболтнула?

— Да. Вчера вы упомянули о внебрачных детях. Вы ведь все тут верующие, не так ли?

Старуха с досадой махнула рукой, словно посылая к дьяволу всех проповедников, святых и прочую братию.

— Самые большие грешники — те, что к мессе ходят, — бросила она.

— Я был в монастыре в Райле, — рассказал ей Массимо. — Видел «колесо подкидышей». Впечатляющее зрелище.

Старуха кивнула.

— Это еще не самое страшное. У нас в долине творились дела и похлеще, — проговорила она. — Думают, у людей память коротка, но я смеюсь им в лицо, когда встречаю на улице.

— Кому в лицо?

— Да монашкам этим.

Массимо придвинулся к ней поближе.

— Значит, монашкам есть что скрывать? — переспросил он, дабы убедиться, что правильно понял.

Довольная собой, старуха хитро улыбнулась. Взяла с блюдца печенье и отправила его в рот.

— А то! Свой блуд, — изрекла она. — Вот о чем речь!

Возбуждение Массимо сразу же улетучилось. Эта информация не представляла для него никакого интереса. Он тоже протянул руку за печеньем, надкусил кусочек и заметил:

— Ну, эта история стара как мир.

Улыбка на лице Виолы стала еще шире.

— Так вы хотите услышать эту историю? Да или нет? — спросила она.

— Какую историю?

— О родившемся в стенах монастыря ребенке, который из этих стен так и не вышел. Может, это и сплетни. Но мой муж божился, что слышал детский плач и крики женщины, которая произвела его на свет.

Очнувшись, Тереза не сразу поняла, день сейчас или ночь. Белый снег буквально слепил глаза. Ей пришлось сомкнуть и снова разомкнуть веки, чтобы окружающие предметы обрели очертания. Резавшая глаза белизна оказалась потолком с неоновыми лампами и белой мебелью. Она лежала на чем-то похожем на больничную койку. На письменном столе, рядом с компьютером, стояла фотография человека, которого она тотчас же узнала. Со снимка, сделанного в горах, на нее глядело более молодое, худое лицо с растрепанными от ветра волосами.

Тереза попыталась сесть, но тело не слушалось. Без сил она откинулась на подушку.

— Похоже, у вас был гипергликемический шок, — раздался голос.

Тереза повернула голову и увидела в дверях улыбающегося доктора Яна.

— Я умру? — серьезно спросила она.

Улыбнувшись, тот подошел к ней, коснулся запястья и измерил пульс.

— Не сегодня, — ответил он. — Ваши коллеги сказали, что у вас диабет. Готов поспорить, вы забыли сделать инъекцию.