— Вас ждет такси? — спросил я казначея.

— Нет. Он потребовал, чтобы я расплатился.

— Они не любят задерживаться к ночи. Я отвезу вас на пароход.

В парке за спортивной площадкой лампочки вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли. «Je suis le drapeau Haïtien, Uni et Indivisible, François Duvalier» («F» перегорело и получилось «rançois Duvalier»). Мы миновали статую Колумба и подъехали к пирсу и к «Медее». Сходни были освещены, около них стоял на посту полицейский. На мостик тоже падал свет из капитанской каюты. Я взглянул на палубу, где сидел недавно в шезлонге и смотрел, как пассажиры проносятся мимо меня, совершая свой утренний моцион. В порту «Медея» (она была единственная у причала) казалась до удивления маленькой. Только открытое море придавало этому пароходику вид горделивый и величественный. Под ногами у нас поскрипывала угольная пыль, и на зубах тоже был привкус угля.

— Поднимемся на борт, выпьем по последней.

— Нет. Если поднимусь, мне захочется остаться. Что вы тогда будете со мной делать?

— Капитан попросит вас предъявить выездную визу.

— Этот первый ее попросит, — сказал я, глядя на полицейского у сходен.

— Нет, мы с ним приятели.

Казначей изобразил, как опрокидывают рюмку, и ткнул пальцем в мою сторону. Полицейский ухмыльнулся ему в ответ.

— Видите? Не возражает.

— Все равно не пойду, — сказал я. — И так порядочно выпито за вечер. — Но сам продолжал медлить у сходен.

— А мистер Джонс? — спросил казначей. — Что стало с мистером Джонсом?

— У него дела идут отлично.

— Он мне понравился, — сказал казначей. При всей сомнительности этого Джонса, которому никто из нас не доверял, он обладал способностью располагать к себе. — Джонс говорил мне, что его знак Весы — он родился в октябре, и я про него тоже посмотрел.

— У «Старика Мура»? Что же вы там прочитали?

— Артистическая жилка. Честолюбие. Удачи на литературном поприще. А про будущее я вычитал только о какой-то важной пресс-конференции генерала де Голля и о сильных грозах в Южном Уэльсе.

— Он рассказывал мне, что рассчитывает заработать четверть миллиона долларов.

— На литературном поприще?

— Не думаю. Звал меня в компаньоны.

— Значит, и вы разбогатеете?

— Нет. Я отказался. У меня тоже когда-то была мечта — разбогатеть. Как-нибудь я вам расскажу про свою разъездную художественную галерею. Это была моя самая плодотворная мечта, но в конце концов с ней пришлось распроститься в спешном порядке, и вот я приехал сюда и обрел здесь отель. Неужели же мне отказываться от этой опоры?

— Вы считаете отель опорой?

— Более надежной у меня нет и не было.

— Когда мистер Джонс разбогатеет, вы еще пожалеете, что не отделались от такой, с позволения сказать, надежной опоры.

— Может, он даст мне взаймы, чтобы я как-нибудь продержался, пока здесь снова не появятся туристы?

— Да, он человек щедрый — по-своему. Оставил мне очень хорошие чаевые, правда, конголезской валютой, и в банке ее не обменяли. Мы, наверно, и завтра здесь простоим, до вечера во всяком случае. Приезжайте к нам с мистером Джонсом — повидаемся.

Над склоном Петьонвиля начали играть молнии; вонзаясь иной раз в землю, клинки их успевали высветить из темноты силуэт пальмы или скат крыши. В воздухе чувствовалась близость дождя, и в его шорохе мне послышались детские голоса, бормочущие нараспев ответы священнику. Мы простились.

Часть III

Глава первая

1

Мне не спалось. Молнии вспыхивали и гасли — равномерно, как световая реклама Папы Дока в парке, и, только когда дождь ненадолго утихал, сквозь москитные сетки на окнах в комнату просачивалось немного воздуха. Я лежал и думал о богатстве, которое мне сулил Джонс. Если на самом деле войти с ним в долю, может быть, Марта уйдет от мужа? Но ее удерживала около него не обеспеченность, ее удерживал Анхел. Мысленно я уже убеждал Марту, что Анхел будет совершенно доволен, если откупиться от него еженедельной порцией фокусов и песочного печенья. Потом я заснул и увидел себя во сне мальчиком, который стоит на коленях у престола в школьной часовне в Монте-Карло. Священник шел мимо ряда коленопреклоненных причастников и клал каждому в рот песочное печенье, но, поравнявшись со мной, обделил меня. Причастники приходили и уходили, а я упорно продолжал стоять на коленях. Священник снова роздал всем печенье, и мне опять не досталось. Тогда я поднялся и, насупившись, пошел по проходу между скамьями, который вдруг превратился в огромный вольер, где, прикованные каждый к своему кресту, рядами стояли попугаи. Кто-то резко окликнул меня сзади:

— Браун! Браун! — Но я не был уверен, что это моя фамилия, и не стал оглядываться. — Браун! — Тут я проснулся и понял, что зов идет с веранды под окном спальни.

Я встал с кровати и подошел к окну, но через москитную сетку ничего не было видно. Внизу послышались шаги, и снова тот же настойчивый голос, но уже под другим окном, позвал:

— Браун! — Я с трудом расслышал его сквозь набожное бормотание дождя. Я отыскал электрический фонарик и сошел вниз. В конторе я вооружился медным гробиком с буквами «R. I. P.» — ничего более подходящего там не оказалось. Потом отпер боковую дверь и зажег фонарик, чтобы показать, где я. Его луч упал на дорожку к плавательному бассейну. И чуть погодя из-за угла дома в световой круг ступил Джонс.

Он был мокрый до нитки, лицо — в разводах грязи. Под пиджаком у него было что-то спрятано от дождя. Он сказал:

— Потушите фонарик. Пустите меня в дом. Скорее. — Он прошел следом за мной в контору и вынул из-под промокшего пиджака припрятанную вещь. Это был дорожный поставец. Он бережно опустил его на стол, точно любимую кошечку, и провел по нему ладонью. Он сказал: — Все кончено. Крышка. Полный проигрыш.

Я протянул руку к выключателю.

— Нет, нет, — сказал он. — С дороги могут увидеть.

— Оттуда не видно, — сказал я и зажег свет.

— Все-таки попрошу вас, старина, если можно… В темноте как-то спокойнее. — Он нажал на выключатель. — Что это вы держите, старина?

— Гроб.

Дышал он тяжело, от него несло джином. Он сказал:

— Надо уносить ноги. Любым путем.

— Что случилось?

— Они начали копать. В двенадцать ночи мне позвонил Конкассер. Я понятия не имел, что этот чертов телефон работает. Затрезвонил у самого моего уха — перепугал меня насмерть. До тех пор все молчал.

— Его, наверно, исправили, когда водворили туда поляков. Вы поселились в правительственной гостинице для VIP [50].

— В Импхале мы называли их «самые значительные слухи», — сказал Джонс со смешком,