— Неделю?

— Я понимаю. Недели мало, да? Теперь у нас с тобой уже не интрижка.

— Интрижка кончилась, когда я был в Нью-Йорке.

— Да.

Откуда-то издалека, из города, донеслись звуки выстрелов.

— Кого-то убивают, — сказал я.

— Ты разве не слышал? — спросила она.

Еще два выстрела.

— Ты не знаешь про расстрелы?

— Нет. Крошка Пьер уже давно здесь не был. Жозеф исчез. Новости до меня не доходят.

— Карательные меры. За налет на полицейский участок из тюрьмы взяли двух арестованных и должны были расстрелять их на кладбище.

— В темноте?

— Так впечатление будет сильнее. Поставят там юпитеры и телевизионную камеру. Велено привести всех школьников. Приказ Папы Дока.

— Тогда тебе лучше выждать, когда зрители разойдутся, — сказал я.

— Конечно. Только так это и касается нас с тобой. Мы ко всему этому не причастны.

— Да. Не очень-то хорошие получились бы повстанцы что из тебя, что из меня.

— А из Жозефа и подавно не получится. С его-то ногой.

— Или из Филипо без его заветного «брена». Может, он носит в нагрудном кармане томик Бодлера в защиту от пуль?

— Тогда не суди меня слишком строго, — сказала она, — за то, что я немка и немцы ничего не сделали.

Говоря это, она передвинула руку, и меня снова охватило желание, и я не стал допытываться, что значат ее слова. До того ли было, когда Луис крепко сидел в Южной Америке, Анхел отгадывал загадки, а Смиты нас не видели и не слышали. Я уже вкушал млеко ее грудей и мед ее лона и ступил на мгновение на землю обетованную, но дрожь надежды скоро стихла, и Марта снова заговорила, точно мысли ее ни на минуту не оставляли привычной колеи. Она сказала:

— Как это по-французски, когда люди выходят на улицу?

— Моя мать, кажется, выходила, разве только медаль Сопротивления преподнес ей в подарок ее возлюбленный.

— Мой отец вышел на улицу в тысяча девятьсот тридцатом году, но он стал военным преступником. Всякое действие опасно, правда?

— Да, мы усвоили это на их примере.

Пора было одеваться и идти вниз. Ступенька за ступенькой — и с каждой все ближе и ближе к Порт-о-Пренсу. Дверь в номер Смитов стояла открытой, и миссис Смит оглянулась на нас. Мистер Смит сидел, держа шляпу в руках, а ее рука лежала у него на затылке. В конце концов они ведь тоже были любовники.

— Ну вот, — сказал я, когда мы шли к машине. — Они нас увидели. Испугалась?

— Нет. Легче стало, — сказала Марта.

Я вернулся в отель, и миссис Смит окликнула меня из своего номера. Ну, подумал я, сейчас надо мной учинят суд за прелюбодеяние, как над тем — из Салема. Не пришлось бы Марте носить алую букву на груди. Я почему-то считал, что поскольку Смиты вегетарианцы, следовательно, они должны быть и пуританами. Но ведь любовные страсти допустимы, наличие кислот в организме тут ни при чем, а чувство ненависти как будто не свойственно ни ему, ни ей.

Я нехотя поднялся наверх и застал их в той же позе. Миссис Смит сказала с неожиданной заносчивостью, точно она прочла мои мысли и вознегодовала на меня:

— Очень жаль, что мне не удалось поздороваться с миссис Пинеда.

Я ответил без всяких обиняков:

— Она торопилась домой, к сыну. — И миссис Смит даже бровью не повела. Она сказала:

— Мне хотелось бы познакомиться с этой женщиной поближе.

Откуда я взял, будто она способна проявлять милосердие только к людям цветной расы? Я, наверно, только потому и вычитал несколько дней назад неодобрение у нее на лице, что чувствовал за собой вину. А может, она из той категории женщин, которые, единожды попестовав страждущего, готовы все ему простить? Отпущение грехов, вероятно, следовало приписать листерину. Она отняла руку от затылка мужа и погладила его по голове.

Я сказал:

— Ну что ж, это успеется. Миссис Пинеда еще будет здесь.

— Мы завтра уезжаем домой, — сказала она. — Мистер Смит в отчаянии…

— От неудачи с вегетарианским центром?

— От всего, что тут творится.

Он посмотрел на меня, и в его старчески светлых глазах стояли слезы. Как могла прийти в голову такому человеку нелепая фантазия заняться политикой? Он сказал:

— Вы слышали выстрелы?

— Да.

— Мы видели, как туда вели детей из школ. — Он сказал: — Мог ли я подумать… когда мы с женой участвовали в рейсе свободы…

— Нельзя ополчаться на цвет кожи, голубчик, — сказала миссис Смит.

— Я знаю. Знаю.

— А что произошло у министра?

— Прием не затянулся. Он хотел присутствовать на церемонии.

— На какой церемонии?

— Той, что на кладбище.

— Он знает, что вы уезжаете?

— Да, как же. Я пришел к такому решению до… до этой церемонии. Министр, оказывается, успел все обдумать и сделал вывод, что я далеко не простачок. Следовательно, жулик — такой же, как он сам. Приехал я сюда, видимо, не тратить деньги, а наживаться, и вот он разъяснил мне махинации, с помощью которых это делается. Махинация состоит лишь в том, что делиться надо не с двумя, а с тремя, третий — кто-то, ведающий общественными работами. Насколько я понял, мне предлагается оплатить строительные материалы — незначительную их часть, а фактически они будут оплачены из нашего куша.

— А откуда возьмется этот куш?

— Правительство гарантирует определенную заработную плату. Мы наймем рабочих по более низким расценкам и в конце месяца дадим им расчет. На два месяца строительство приостановится, потом будут наняты новые рабочие. Гарантированная заработная плата за этот двухмесячный простой попадет, разумеется, нам в карманы — за вычетом того, что было потрачено на материалы, а комиссионные за них пойдут на ублаготворение министра общественных работ. Кажется, речь шла именно о министре общественных работ. Он изложил мне эту махинацию с гордостью и даже добавил, что в конце концов, может быть, и вегетарианский центр будет построен.

— По-моему, в этой махинации полно прорех.

— Я не дал ему вдаваться в подробности. Прорехи, наверно, латались бы по мере их появления из нашего куша.

Миссис Смит проговорила голосом, полным скорбной нежности:

— Мистер Смит ехал сюда, окрыленный такими надеждами.

— Ты тоже, голубчик.

— Век живи — век учись, — сказала миссис Смит. — Еще не все кончено.

— Наука больше идет впрок молодым. Извините меня, мистер Браун, за мой несколько мрачный тон, но нам не хотелось, чтобы вы неправильно истолковали наш отъезд из вашего отеля. Вы нас так хорошо приняли. Нам прекрасно жилось под вашим кровом.

— А я был рад оказать вам гостеприимство. Вы поедете на «Медее»? Она приходит завтра.

— Нет. Мы не будем ее ждать. Я оставил вам