Кажется.

Кажется, мне знаком этот человек.

Я его раньше видел.

Или?

Глаза мечутся. Разглядываю окровавленное тело. На нем форма. Форма полицейского.

Где я мог видеть этого человека?

«Не бойся. Все хорошо».

Хочу прекратить, но не могу. Не контролирую свои движения.

В очередной раз замахиваюсь.

Бью.

Лопата с лязгом отскакивает в сторону, я попадаю себе по руке.

В глазах темнеет.

Дорожная разметка виляет, исчезает в черноте под капотом. Ветки бьют в лобовое стекло. Пол и потолок меняются местами. Фары подмигивают и гаснут.

Чувствую боль.

Я понимаю, что все это не по-настоящему. Я морщусь. Трясу головой. Мне хочется стряхнуть пелену.

– Абсурд! – я кричу.

– Ым, не бойся, – отвечаю сам себе женским голосом.

Галлюцинации.

Наваждение.

Это понарошку. Я главный герой. Я решаю…

Абсурд.

Но, несмотря на абсурдность, боль в руке реальная.

Несколько раз закрываю и открываю глаза. Терплю боль. Осматриваю свою ноющую от боли кисть.

Рука испачкана.

Кровь.

Это моя кровь.

Я судорожно шевелю пальцами и вижу, как двигаются под кожей мои тонкие кости. Тонкие белые сухие палочки со скрипом ходят вперед-назад под полупрозрачной пленкой.

Проклятая виолончель гудит.

Я чувствую, как мое лицо кривится. Глаза уставились и смотрят на рану. Мурашки бегут по спине.

Меня сейчас стошнит.

Машинка жужжит.

– Ым, хватит, – звучит незнакомый голос.

С трудом удается вернуть контроль над собой.

Я сижу на стуле у кушетки возле своей клиентки. Девушка лежит с закрытыми глазами. Улыбается.

Машинка долбит мою левую кисть.

Пустые иголки стрекочут на одном месте. Словно миксер треплют, вытягивают, взбивают мою кровь, заталкивают ее под тонкую резину черных одноразовых перчаток. Словно дятел, который стремится выковырять из дерева жучка, машинка стремится отыскать мои сухожилия.

В ужасе отпускаю педаль.

Жужжание смолкает.

– Татуировка служила знаком родства, – говорю по инерции. Словно отвечаю на дополнительный вопрос на важном экзамене.

Подскакиваю.

Отхожу в сторону.

Срываю перчатку и торопливо обрабатываю рану спиртом.

Заливаю полфлакончика. Щиплет. Жду немного и выливаю остаток на развороченную кожу.

Буду надеяться, что клиентка ничем не больна. В голове всплывают самые неприятные варианты.

Запах спирта разлетается по комнате.

Я бинтую кисть и незаметно посматриваю на ногу девушки. Черная широкая полоса проходит через весь портрет. Я лишь на мгновение отвлекся, отключился, и это стоило мне испорченной работы, скорее всего, жалобы от клиентки, и я молчу об опасности заражения.

Как исправлять?

Девушка все еще лежит с закрытыми глазами.

Кажется, она не понимает, что я натворил. Может, если не подавать вида, она не догадается.

Обыграю линию. Сделаю на ней акцент. Будет частью тени или прически.

Смотрю на перечеркнутое лицо.

Нет.

Это провал.

Как можно замаскировать такое? Это даже не контур. Я, можно сказать, сделал ей шрамирование посреди тату.

Нужно признаваться.

Каяться.

Или попробовать убедить девушку, что так и планировалось. Часть сложной задумки. Артхаус.

Не замечаю, как. Но у меня во рту оказывается сигарета.

Закуриваю.

– Я тут…

Говорю и нервно выдуваю дым.

– Я тут добавил тебе в татуировку немного… Не понимаю, как это получилось. Я не хотел.

Ее глаза по-прежнему закрыты, а ее губы улыбаются.

– Ым, я знаю.

* * *

– Не буди. Пусть поспят.

Владимир показывает, чтобы друг не шумел.

В прихожей хрустит под ногами песок. Обувь аккуратно составлена, но уборка давно не проводилась, и приходится отряхивать ноги, прежде чем засовывать их в ботинки.

– Я написал записку.

– Не боишься их одних оставлять?

– Да что страшного? Проснутся, позавтракают. А к обеду я вернусь.

Глеб оттягивает носок, счищает песок и с недоверием смотрит на двери комнаты. Он бы ни за что не оставил девочек у себя в квартире. Даже с учетом того, что в ней нечего красть. Мало ли что взбредет в голову Лилии. Устроит пожар или разобьет посуду. Скорее всего, Владимир прав, ничего плохого не случится, но Глеб бы так не рисковал.

– Как скажешь.

Они выходят.

Владимир медленно, чтобы не шуметь, двигает ключом в замочной скважине, закрывает дверь на верхний. Ключ делает два полных оборота, осторожно вылезает и прячется в сумке. Владимир закрыл на верхний машинально, по привычке, но теперь Глеба немного успокаивает тот факт, что с этим замком дверь изнутри не открыть.

– Вчера ты не стал меня слушать.

Владимир морщится. Он знает, о чем хочет поговорить Глеб. Он морщится, мол, и сейчас он тоже не настроен выслушивать голословные обвинения в адрес девочек.

– Я уже понял, что ты им не веришь. Можешь не продолжать. Через полчаса все выясним.

Владимир останавливается и добавляет:

– Я больше словам не верю.

– И моим?

– Для меня слова больше ничего не значат.

Он многозначительно смотрит Глебу в глаза. Смотрит, словно собирается что-то спросить или сказать.

– Почему ты так смотришь?

– Как?

– Что-то случилось?

– Что ты хотел мне про девочек рассказать? – меняет тему Владимир и отворачивается.

– Младшая сказала, что ее сестра психбольная.

– И что? Ты веришь одной, но считаешь обманщицей другую. Зачем мы это обсуждаем? Это ничего не изменит. Если у дома…

– Ладно, – не дает договорить Глеб. – Скажи Брянцеву, если спросит, что я пошел патрулировать.

Он говорит и смотрит на часы.

– Думаю, успею к двенадцати.

– Куда ты собрался?

Глеб не уверен, что ответить. Стоит ли посвящать друга в свои планы? Лучше, наверное, не рассказывать о том, что он хочет заехать в больницу, в которой могла лечиться Лилия, и что собирается разыскать и расспросить врача о бывшей пациентке.