– Мне страшно. Дядя Глеб, я боюсь, – шепчет девочка.

Глеб смотрит на потолок. Что же он наделал. Довел ребенка до нервного срыва.

– Ох, малышка.

Девочка что есть сил прижимается к полицейскому.

Она вся дрожит.

Выходит, ее сестра не соврала. Лилия правду рассказала, думает Глеб и гладит ребенка по голове.

Что же… что же я наделал.

Позорник. Заставил ребенка вспоминать ужасы.

Получается, папаша у них…

– Папа никогда не ругается. Мой папа самый лучший.

– Но…

– Лилочка все выдумывает.

– Что значит? А как же…

– Она сочиняет. Раньше, давно, Лилочка болела. Давно-давно. Когда меня еще не было. Мне папа рассказывал.

– Болела? Чем?

– Не знаю.

Девочка пожимает плечами и продолжает шептать:

– Только теперь иногда моя Лилочка видит такое, чего не бывает взаправду. Не бывает на самом деле.

Малышка говорит, что тогда в кафе она все слышала, хоть и закрывала уши руками. Слышала, что рассказывала ее Лилочка полицейским. Говорит, что сестра иногда словно видит ужасный сон, не спит, но видит сон. Майя говорит, что ее сестре тем вечером все привиделось, что ничего из того, что рассказала Лилия, не было. Что у них теперь нет заботливых родителей. И что теперь им никогда нельзя возвращаться домой.

– Никогда. И все из-за Лилочки.

Малышка говорит, что сестра не контролирует свои сны. Это все болезнь. Говорит, что Лилия на самом деле не виновата. И что ей, Майе, хочется поскорее найти новых папу и маму.

– И я боюсь.

– Кого?

Девочка не отвечает.

– Сестру? Ты боишься Лилочку?

– Ым, Майка, ты где? Майка!

Девочка отпрыгивает от полицейского.

– Не говорите Лилочке, что я вам все рассказала.

– Майка! Ым, Майя отзовись!

– Хорошо, малышка. Не скажу. Не волнуйся, – говорит Глеб и выходит с балкона.

– Дядя Глеб, – шепчет скороговоркой Майя, – а еще Лилочка иногда прогуливала уроки, пробовала вино и собирается без спросу сделать татуировку. Она мне сама говорила… и она только притворяется перед всеми, что послушная.

– Здесь она, со мной стоит, – сообщает полицейский.

Он пропускает девочку вперед, и та со всех ног бежит к сестре.

– Как ты меня, ым, напугала.

Лилия косится на полицейского.

– Никогда, ым, не уходи от меня. Поняла? Ым, отвечай!

– Поняла.

– Только попробуй…

– Малышка, ты Котофеича забыла, – перебивает Лилию Глеб.

Он поднимает с пола и протягивает девочке игрушку.

– Котофеича нельзя на балконе оставлять. Ты же знаешь. Простудится. Заболеет.

Раздается звонок в дверь.

– О. Вернулся, – по-театральному неестественно сообщает Глеб и идет открывать. – Значит, сейчас будем ужинать. Майя, ты мой ручки. Лилия, а ты поставь чайник, пожалуйста.

Глеб открывает дверь.

На пороге стоит Владимир. В руках у него четыре доверху наполненных пакета. Упаковки спагетти, какие-то соусы, коробки, банки, бутылки с газировкой, соки, булочки.

– Закупился основательно.

Владимир передает пакеты.

– Нам нужно срочно поговорить, – шепчет Глеб.

– Можно я хотя бы разуюсь?

– Я только что говорил с младшей. Майя…

– Сказал же тебе. Завтра во всем разберусь.

– Завтра будет поздно. Там странная история. Девочка говорит, что сестра ее не в себе. Вроде бы семья у них нормальная…

– Еще раз повторяю. Завтра. Все свои теории расскажешь завтра.

Владимир отмахивается от друга, проходит к раковине, моет руки.

– Ты меня слышишь? Она может быть больна.

Владимир фырчит, вытирает полотенцем лицо.

– Может, не может. Где факты? Говорю же, завтра выясним факты, тогда и будем делать выводы.

Он забирает пакеты, которые все еще держит Глеб.

– На сегодня наши факты – девочкам нужна помощь, и они ночуют здесь. И вывод – нам пора готовить ужин.

Владимир останавливается в коридоре, смотрит на фотографию сына, замечает, что кто-то трогал рамку, поправляет, грустно вздыхает и проходит на кухню.

– Девочки! – кричит он задорно. – Померяйте кроссовки. С размером, скорее всего, промазал, но все лучше, чем в тапочках по асфальту.

Глеб не собирался оставаться на ужин. Тем более не собирался здесь ночевать. Но теперь придется. Он чувствует себя виноватым перед Владимиром и не может бросить его в такой ситуации.

– Ладно… Факты – значит факты.

Он оборачивается и ловит на себе взгляд Майи.

Девочка улыбается.

* * *

Я штрихую тени.

Руки автоматически выполняют всю работу, я спокойно могу погрузиться в мысли. Осталась финальная часть. Кажется, я могу и с закрытыми глазами закончить, но стараюсь даже не моргать.

У древних людей татуировку делали лидерам, обозначали таким способом их превосходство.

Кость животного или рыбы, заточенная палочка. Осколок камня, расщепленный стебель бамбука, швейная игла, распрямленная пружинка от шариковой ручки. На какие только ухищрения ни шли люди, чтобы нанести рисунок на тело.

Вытираю лимфу салфеткой и мечтаю, что однажды стану самым знаменитым мастером. Мастером, в очередь к которому записываются за пять лет и которому не приходится работать, когда нет желания.

Повяжу бандану, надену рваные джинсы. Возьму акулий зуб, молоточек и буду с их помощью творить шедевры за кругленькую сумму под звуки гучьжэня. Буду рассказывать о сакральных смыслах каждой линии рисунка, вдыхать запах аромапалочек и, закатив глаза, изображать из себя глубоко одухотворенного персонажа.

Заставлю называть себя маэстро.

А почему нет?

Просветленный татуировщик. Никакого противоречия не вижу. Моя работа сродни медитации. Занятие монотонное, требует полной концентрации, знания символов, мифологии и прочих тонкомистических штучек.

Машинка звенит, пальцы выполняют привычные движения, солнце палит прямо в окно, иголки прыгают вверх-вниз, нос вдыхает теплый воздух, глаза сверяются с фотографией.

Интересно, о чем сейчас думает моя клиентка. Вряд ли о том, что над ней склоняется будущий маэстро. Или о том, что я окончательно теряю концентрацию и погружаюсь в собственные мечты.