Джулиана неплохо знала квартиру, она потащила меня на кухню, где царили бледные тона, казавшиеся еще бледнее при неярком электрическом освещении, проверила, есть ли то и есть ли это, поругала консьержку за нерадивость и быстро принялась поправлять все на свой лад. Она постоянно обращалась к Роберто, непрерывно болтала, спрашивала о людях, которых называла по именам — Джиджи, Сандро, Нина; каждое из этих имен имело отношение к той или иной истории из университетской жизни, о которой Джулиане было известно. Пару раз Роберто сказал: “Наверное, Джованне скучно”, я воскликнула: “Нет-нет!” — и Джулиана продолжала стрекотать.

Эта Джулиана вовсе не походила на Джулиану, с которой я была знакома до нынешнего дня. Она говорила решительно, порой даже безапелляционно, из ее слов — или намеков — становилось ясно, что Роберто не только подробно рассказывал ей о своей жизни, об университете, о своих исследованиях, но и исходил из того, что она способна все это понять, поддержать его, дать совет, словно она и на самом деле обладала мудростью и во всем разбиралась. В общем, он заранее ей доверял, и — насколько я поняла — его доверие придавало Джулиане сил, чтобы с удивительной храбростью играть свою роль. Пару раз он вежливо и ласково возразил, сказал: “Нет, не совсем так”. В подобных случаях Джулиана сбивалась, краснела, бурно защищалась, а затем быстро меняла прежнюю точку зрения, стараясь доказать Роберто, что думает так же, как он. В эти мгновения я ее узнавала, чувствовала, насколько ей тяжело, понимала, что если Роберто вдруг заявит ей, что она все время несет несусветную чепуху и что ее голос звучит как царапающий железку гвоздь, она рухнет замертво.

Разумеется, не я одна понимала, что спектакль не очень убедителен. Как только в их разговоре пошли первые трещинки, Роберто сразу же прижал ее к себе, произнес ласковые слова, поцеловал; я снова нашла себе какое-то занятие, чтобы не видеть их. Судя по всему, он заметил, что мне неловко, и воскликнул: “Вы, наверное, проголодались, пойдемте в соседний бар, там отличные пирожные”. Спустя десять минут я уже жевала пирожные, пила кофе… незнакомый город начинал вызывать у меня любопытство. Я сказала об этом Роберто, и он решил свозить нас в центр. Он прекрасно знал Милан и постарался показать нам его главные достопримечательности да еще и подробно рассказать их историю. Мы бродили по церквам, дворам, площадям, музеям — без остановки, словно это был наш последний шанс увидеть город, прежде чем его разрушат. Хотя Джулиана часто повторяла, что в поезде не сомкнула глаз и очень устала, она всем горячо интересовалась — не думаю, что она притворялась. У нее на самом деле было огромное желание учиться, к которому прибавлялось своеобразное чувство долга, словно роль невесты молодого университетского преподавателя вынуждала ее слушать внимательнее, видеть больше. Меня же обуревали противоречивые чувства. В тот день я открыла для себя удовольствие превращать незнакомое место в место, где тебе известен каждый камень, объединяя название и историю той или иной улицы с именем и историей соседней площади, стоящего на ней здания. Но одновременно это меня раздражало. Я вспомнила, как папа водил меня по Неаполю: он играл роль всезнающего отца, я — обожающей его дочери. Неужели, подумала я, Роберто — такой же, как мой папа, только моложе? Значит, я попала в ловушку? Я смотрела на него, пока мы ели бутерброды, пили пиво, а он шутил и уже планировал новую прогулку. Смотрела, пока он стоял в сторонке с Джулианой, на улице, под большим деревом, и они спорили о чем-то своем: она была взвинчена, он оставался спокоен, у нее потекли слезы, у него покраснели уши. Смотрела, пока он радостно направлялся ко мне, вскинув длинные руки: он только что узнал, что у меня день рождения. Я все же решила, что он не похож на моего отца, между ними была огромная пропасть. Дело было во мне: я ощущала себя прилежно слушающей дочерью, и мне это не нравилось, я хотела быть женщиной, любимой женщиной.

Наша прогулка продолжилась. Я слушала Роберто — и спрашивала себя, зачем я здесь, послушно шла за ним и Джулианой — и гадала, что я делаю в их компании. Порой я намеренно останавливалась, рассматривая, к примеру, детали фрески, которым он — и вполне справедливо — не уделил внимания. Я делала это почти нарочно, чтобы сбить ритм нашей прогулки; Джулиана поворачивалась ко мне и шептала: “Джанни, что ты там делаешь, пошли, а то потеряешься”. “Ах, вот бы мне и вправду потеряться, — думала я, — остаться где-нибудь, как оставляют зонтик, и больше ничего о себе не знать”. Но стоило Роберто окликнуть меня, подождать меня, повторить для меня то, что он уже объяснил Джулиане, похвалить пару сделанных мной замечаний, говоря “Да, правда, мне это не пришло в голову”, как мне сразу становилось хорошо и силы возвращались. До чего же здорово путешествовать, до чего же здорово быть знакомой с человеком, который все знает, — исключительно умным, красивым и добрым, который объяснит тебе ценность того, что сама ты оценить не умеешь.

15

Но когда поздно вечером мы вернулись домой, все осложнилось. На автоответчике у Роберто было сообщение: веселый женский голос напоминал, что сегодня вечером у него важная встреча. Джулиана устала, я заметила, что, услышав этот голос, она рассердилась. Роберто расстроился, что забыл о назначенной встрече: оказывается, он давно договорился поужинать с теми, кого называл рабочей группой; Джулиана была почти со всеми знакома. Она действительно сразу их вспомнила, и раздосадованное выражение лица сменилось веселым. Но я уже неплохо ее знала, я понимала, когда что-то делало ее счастливой, а когда вызывало тревогу. Этот ужин испортил ей весь день.

— Пойду прогуляюсь, — сказала я.

— Почему? — удивился Роберто. — Пошли с нами, они приятные люди, они тебе понравятся.

Я отнекивалась, мне и правда не хотелось идти. Я знала, что буду либо молча сидеть с мрачным видом, либо начну на всех нападать. Джулиана неожиданно приняла мою сторону.

— Она права, она никого там не знает, ей будет скучно.

Однако Роберто пристально посмотрел на меня, словно я страница книги, смысл которой ему не вполне ясен, и сказал:

— Похоже, ты всегда опасаешься, что будет скучно, а на самом деле скучно тебе не бывает.

Тон, которым он произнес эту фразу, меня удивил. Подобный тон я слышала у него только однажды, в церкви: он говорил убежденно, с жаром, обезоруживая собеседника, — он будто понимал меня лучше, чем я сама. Его слова нарушили внутреннее равновесие, которое мне кое-как удавалось поддерживать. “Мне правда скучно, — подумала я сердито, — ты даже не представляешь, насколько мне скучно, и как было скучно прежде, и как скучно сейчас. Зря я приехала сюда ради тебя, это все еще сильнее запутало, несмотря на твою вежливость и любезность”. Но внезапно злость, закипавшая внутри меня, сменилась другим чувством. А вдруг он не ошибается? В голове возникла мысль, что Роберто обладает способностью все прояснять, мне захотелось, чтобы отныне он — и только он — объяснял мне, какая я на самом деле, чего именно мне недостает. Джулиана почти прошептала:

— Она и так очень нам помогла, не надо заставлять ее делать то, чего ей не хочется.

Но я перебила подругу:

— Нет-нет, ладно, я пойду…