В конце концов все согласились, что реагировать надо именно так — и Джулиана согласилась, и я. Но Микела — я заметила, что присутствующих это удивило, — внезапно воспротивилась, заявив, что это слабость и что так неправедность не победить. Опять повисло молчание, за этим столом даже малейшая нетерпимость была неприемлема. Я взглянула на Джулиану: она гневно смотрела на Микелу, и я испугалась, что сейчас она опять набросится на нее, хотя слова, сказанные воображаемой соперницей, вполне соответствовали призыву Джулианы взяться за нож. Но Роберто уже отвечал: праведные, справедливые люди неизбежно слабы, их смелость не нуждается в силе. Внезапно я вспомнила недавно прочитанные слова, в моей голове они смешались с другими, и я, почти сама того не желая, произнесла: “Это слабость глупца, который больше не приносит в жертву мясо и жир пресытившемуся Богу, а делится им с ближним, с вдовой, с сиротой, с чужеземцем”. Я сказала только это — спокойно, даже слегка иронично. И поскольку Роберто сразу же подхватил мои слова, согласился с ними, использовал и развил метафору глупости, они понравились всем, за исключением, наверное, Микелы. Она с любопытством взглянула на меня — но тут Джулиана безо всякой причины засмеялась, громко засмеялась.

— Что смешного? — холодно спросила Микела.

— Мне что, смеяться нельзя?

— Да, давайте будем смеяться и радоваться, — вмешался Роберто, использовав множественное число первого лица, хотя сам и не смеялся, — потому что сегодня праздник, Джованне исполняется шестнадцать лет.

Тут свет в зале погас, появился официант с большим тортом; огоньки шестнадцати свечек дрожали над белой глазурью.

16

Праздник прошел прекрасно, все были со мной добры и дружелюбны. Но Джулиана в какой-то момент сказала, что очень устала, и мы вернулись домой. Меня поразило, что, оказавшись в квартире, она не повела себя по-хозяйски, как было утром, а подошла к окну в гостиной и принялась зачарованно глядеть в темноту. Роберто распоряжался всем сам. Он сделал все быстро — выдал нам чистые полотенца, иронично описал диван, на котором страшно неудобно спать и который страшно неудобно раскладывать… Только консьержка легко с ним справляется, сказал он. Он долго мучился, пробовал то так, то эдак, пока не разложил посреди комнаты уже застеленное белоснежным бельем двуспальное ложе. Я сказала: “Прохладно, у тебя не найдется пледа?” Кивнув, он исчез в спальне.

Я спросила у Джулианы:

— На какой стороне будешь спать?

Джулиана оторвалась от темноты за окном и сказала:

— Я лягу с Роберто, так тебе будет удобнее.

Я не сомневалась, что все так и случится, но все же тихо проговорила:

— Виттория взяла с меня клятву, что мы с тобой будем спать вместе.

— Она и с Тонино брала клятву, он ее всегда нарушал. А ты хочешь сдержать?

— Нет.

— Ты такая хорошая, — сказала она и вяло поцеловала меня в щеку; тем временем вернулся Роберто с одеялом и подушкой. Джулиана исчезла в спальне, а он, на случай, если я проснусь раньше и захочу позавтракать, показал мне, где кофе, печенье и чашки. От колонки сильно пахло газом, и я сказала Роберто:

— Здесь где-то утечка газа, мы все умрем?

— Нет, не думаю, ставни плотно не закрываются.

— Не хочется умирать в шестнадцать лет.

— Я здесь живу уже семь лет и пока не умер.

— А мне кто это гарантирует?

Он улыбнулся и ответил:

— Никто. Я рад, что ты приехала. Спокойной ночи!

Вот и все, что мы сказали друг другу наедине. Он ушел в спальню к Джулиане и притворил за собой дверь.

Я открыла чемодан, чтобы взять пижаму, и услышала, что Джулиана плачет. Он что-то шептал, она что-то шептала. Потом они засмеялись — сначала Джулиана, за ней Роберто. Я пошла в ванную, надеясь, что они быстро уснут, разделась, почистила зубы. Открылась и закрылась дверь, послышались шаги. Джулиана постучала, спросила: “Можно войти?” Я позволила; у нее на локте висела ночная рубашка — синяя, с белым кружевом. Джулиана спросила, нравится ли мне рубашка, я сказала, что да. Она пустила воду в биде и начала раздеваться. Я быстро вышла в коридор (какая же я глупая, зачем я во все это ввязалась); когда я залезала на диван, он заскрипел. Джулиана прошла через комнату в ночной рубашке, облегавшей изящное тело. Под рубашкой явно ничего не было; у Джулианы оказалась небольшая, но крепкая грудь, очень красивая. “Спокойной ночи”, — сказала она, я ответила: “Спокойной ночи!” Потом я погасила свет, закрыла голову подушкой, прижала ее к ушам. Что я знала о сексе — все и одновременно ничего: то, что написано в книгах, удовольствие от мастурбации, губы и тело Анджелы, гениталии Коррадо. Впервые моя девственность показалась мне унизительной. Главное — не думать о наслаждении, которое испытывает Джулиана, не воображать себя на ее месте. Я — не она. Я здесь, а не в спальне, я не хочу, чтобы он меня целовал, трогал меня, входил в меня так, как Виттория рассказывала об Энцо, я подруга им обоим. Но под одеялом я вспотела, волосы были мокрые, дышать было нечем, я отбросила подушку. Как же уступчива плоть, как ей хочется ласки! Воображая, что у меня нет плоти, а есть только кости, я пыталась распознать звуки ночного дома: скрип мебели, гудение холодильника, тихое пощелкивание — наверное, это газовая колонка… жучки, грызущие письменный стол. Из спальни не доносилось ни звука — ни скрипа пружин, ни вздохов. Наверное, они признались друг другу, что очень устали, и давно уже спали. Наверное, они знаками договорились не заниматься этим на кровати, чтобы не шуметь. Наверное, они стоят. Наверное, стараются не дышать, не стонать, чтобы не нарушать тишину. Я вообразила, как их тела соединяются в позах, которые я видела на картинках, но сразу попыталась прогнать эти сцены из головы. Возможно, они не очень сильно желали друг друга: ведь они провели целый день, гуляя по городу и болтая. Так оно и было, никакой страсти, мне не верилось, что можно заниматься любовью в полной тишине: уж я бы точно засмеялась, сказала бы что-нибудь нежное. Дверь спальни осторожно открылась, я увидела, как темная фигура Джулианы на цыпочках прошла через гостиную, услышала, что она снова заперлась в ванной. Потекла вода. Я немного поплакала, а потом уснула.

17

Меня разбудила сирена “скорой помощи”. Было четыре часа утра, я с трудом вспомнила, где нахожусь, а когда вспомнила, сразу подумала: я буду всю жизнь несчастлива. Я пролежала в постели до тех пор, пока не рассвело, рисуя себе подробные картины ожидающего меня несчастья. Я должна была тактично и незаметно оставаться рядом с Роберто, должна была сделать так, чтобы он ко мне привязался. Должна была понемногу узнавать все, что ему нравилось. Должна была получить работу неподалеку от него, тоже преподавать в университете — в Милане, если верх возьмет Джулиана, или же в Неаполе, если верх возьмет моя тетя. Мне нужно было сделать так, чтобы их плаванье длилось вечно, нужно было самой заделывать пробоины в их корабле, помогать им обоим растить детей. В общем, я окончательно решила, что буду жить где-то рядом, довольствоваться крошками с чужого стола. Потом, сама того не заметив, я уснула.