Приблизительно так она говорила часами, словно одержимая, широко распахнув глаза, кривя рот. Я внимательно слушала ее бесконечный монолог в пустом коридоре поезда и, надо признаться, все сильнее ее жалела, одновременно, как ни странно, все сильнее ею восхищаясь. Я ведь считала ее взрослой, а себя девчонкой. Мне бы ни за что не удалось сохранить подобную безжалостную трезвость ума: в самые тяжелые минуты я умела прятаться даже от себя самой. Она же не слепла, не затыкала себе уши, а ясно обрисовывала ситуацию. Тем не менее я почти не пыталась ее утешить, а только периодически повторяла то, во что хотела верить сама: “Роберто давно живет в Милане, кто знает, скольких девушек, похожих на эту Микелу, он уже встречал. Ты права, все они действительно им очарованы, но он хочет жить с тобой, потому что ты не похожа на других. Тебе не надо меняться, оставайся такой, какая ты есть, и тогда он всегда будет тебя любить”.

Вот такую речь я — с несколько наигранным сочувствием — произнесла. Но вообще-то я одновременно с ней тоже проговаривала бесконечный монолог — свой собственный, беззвучный. Я думала: на самом деле я не красивая и никогда красивой не стану. Роберто понял, что я чувствую себя уродливой, никому не нужной, и решил утешить меня, соврав из жалости. Поэтому он и произнес ту фразу. А вдруг он действительно разглядел во мне красоту, которую я не вижу, вдруг я и впрямь ему понравилась? Конечно, он сказал мне “Ты очень красивая” в присутствии Джулианы, без всяких задних мыслей. И Джулиана согласилась с ним, значит, она тоже не уловила в его словах лукавства. А вдруг лукавство пряталось в его словах глубокоглубоко, вдруг он сам его не заметил? А вдруг сейчас, в это мгновение, лукавство поднимает голову? Думая о своих словах, Роберто спрашивает себя: почему я это сказал, с какой целью? Вот именно: какие он преследовал цели? Надо разобраться, это важно. У меня есть его телефон, я ему позвоню и скажу: “Ты действительно считаешь меня очень красивой? Не играй словами, однажды у меня уже изменилось лицо по вине отца, так что я стала некрасивой; не пытайся мне его опять изменить, превратив в красавицу. Я устала зависеть от чужих слов. Мне хочется знать, кто я на самом деле и кем могу стать, помоги мне”. Да, такие слова должны ему понравиться. Но зачем мне ему звонить? Чего я на самом деле хочу от него сейчас, когда эта девушка изливает мне свое горе? Я хочу, чтобы он подтвердил мне, что я красивая, красивее всех, даже его невесты? Я этого хочу? Или большего, намного большего?

Джулиана была благодарна за то, что я ее терпеливо выслушала. В какой-то момент она, расчувствовавшись, взяла меня за руку, принялась расхваливать — “Ах, какая ты молодец, сказала всего несколько слов — и так умыла эту противную Микелу, спасибо, Джанни! Ты должна мне помогать, всегда помогать, если у меня родится дочка, я назову ее в твою честь, пусть будет такой же умной, как ты!” — потом потребовала, чтобы я поклялась всячески ее поддерживать. Я поклялась, но этого ей оказалось мало — она заставила меня заключить самый настоящий договор: по крайней мере до тех пор, пока она не выйдет замуж и не переедет в Милан, я должна следить, чтобы она не потеряла голову и не поверила во всякую ерунду.

Я согласилась, она вроде бы успокоилась, и мы решили вернуться в купе. Я сразу уснула, но за несколько километров до Неаполя, когда уже рассвело, кто-то принялся меня тормошить: в полусне я открыла глаза и увидела Джулиану — она с испуганным видом показывала мне свое запястье:

— Пресвятая Мадонна! Джанни, на мне нет браслета.

19

Я встала:

— Как такое возможно?

— Не знаю, я не помню, куда его положила.

Она посмотрела в сумочке, перерыла багаж, но браслет не нашла. Я начала ее успокаивать:

— Ты наверняка оставила его дома у Роберто.

— Да нет, он был здесь, в кармашке сумки.

— Уверена?

— Я больше ни в чем не уверена.

— Он был на тебе, когда мы ходили в пиццерию?

— Помню, я собиралась его надеть, но потом, наверное, не надела.

— По-моему, он был на тебе.

Так продолжалось, пока поезд не прибыл на вокзал. Ее нервозность передалась и мне. Я тоже стала бояться, что сломалась застежка, или что она потеряла браслет, или что его украли в метро, или, пока она спала, его стащил кто-то из соседей по купе. Мы обе знали, как разъярится Виттория, и понимали, что если вернемся без браслета, она нас живьем съест.

Сойдя с поезда, Джулиана помчалась к телефону и набрала номер Роберто. Слушая гудки, она ерошила пальцами волосы и еле слышно твердила: “Не отвечает! Не отвечает!” Спустя несколько секунд она сказала на диалекте, словно в порыве саморазрушения сломав стену между приличным и неприличным: “Наверняка он сейчас трахает Микелу и потому не подходит”. Наконец Роберто ответил. Джулиана сразу же защебетала, с трудом подавляя тревогу, но продолжая безжалостно крутить волосы. Она рассказала ему про браслет, немного помолчала, покорно проговорила: “Ладно, перезвоню через пять минут”. Повесив трубку, она сказала с яростью: “Он еще не кончил трахаться”. “Хватит, — раздраженно проговорила я, — успокойся”. Она кивнула, устыдившись, попросила прощения, сказала, что Роберто ничего не известно о браслете, но он поищет его в квартире. Я стояла рядом с нашим багажом, а она расхаживала туда-сюда, нервничая и огрызаясь на мужчин, которые проходили мимо и отвешивали ей малопристойные комплименты.

— Ну что, пять минут прошли? — почти выкрикнула она.

— Да уж целых десять.

— А ты не могла мне сказать?!

Она стала запихивать в телефон жетоны. Роберто сразу ответил, она выслушала его и воскликнула: “Слава богу!” Я тоже слышала голос Роберто, но слов не разбирала. Пока он говорил, Джулиана с облегчением прошептала мне: “Он его нашел, я оставила его на кухне”. Потом она отвернулась, чтобы сказать, как она его любит, но я все равно расслышала. Повесив трубку, она выглядела довольной, но продлилось это недолго — почти тут же Джулиана пробормотала: “Откуда мне знать, что, как только я уезжаю, к нему в постель не запрыгивает Микела?” Она замерла у лестницы, ведущей в метро — здесь нам предстояло попрощаться, мы ехали в разные стороны, — и попросила:

— Подожди еще немного, я не хочу возвращаться домой, не хочу, чтобы Виттория меня допрашивала.

— А ты ей не отвечай.

— Она все равно от меня не отстанет, ведь у меня нет этого чертова браслета.

— Ты слишком переживаешь, так нельзя.

— Я всегда и из-за всего переживаю. Знаешь, что мне пришло в голову сейчас, пока я с тобой говорила?

— Что?

— А если Микела заявится домой к Роберто? Если она увидит браслет? Если она его заберет?

— Помимо того, что Роберто ей этого не разрешит, ты представляешь, сколько браслетов может позволить себе Микела? Какое ей дело до твоего браслета? Да и тебе он не очень нравится…

Она уставилась на меня, накрутила волосы на пальцы, пробормотала: