– Звуки ударов? Она должна была поднять неимоверный шум, чтобы привести стол в такое состояние.

– Нет, не удары. Я слышала это всего несколько минут. Это звучало, как… даже не знаю, как описать… Царапанье или тихий скрежет, как будто у нее был инструмент вроде пилы.

Шеферд посмотрел прямо в глаза Элси.

– Вы могли бы, например, – спросил он, обращаясь по-прежнему к сестре, – предположить, что этот звук напоминал шипение?

У нее задрожали колени.

– Да, точно так, доктор. Нечто вроде скрежещущего шипения.

Господи, что она наделала? Ни в коем случае нельзя было описывать свою историю, даже не пытаться ее вспоминать.

Доктор Шеферд сосредоточенно поджал губы.

– Ничего страшного. Просто пришлите кого-нибудь прибраться здесь. Пока палату будут приводить в порядок, миссис Бейнбридж нужно подобрать другую комнату.

Санитар шумно задышал у нее над ухом, обдав ее запахом эля.

– Нам что, вытащить ее отсюда, доктор?

– Нет, нет, – возразил он. – Оставьте миссис Бейнбридж в покое. Я отведу ее к себе в кабинет.

– В ваш кабинет, – с недоверием повторила сестра.

– Да. И отпустите ее, пожалуйста. Она обопрется на мою руку.

Шеферд подставил ей локоть, белоснежный и незапятнанный. Она ухватилась за него, словно утопающая за соломинку.

Сестра и санитары что-то неодобрительно бубнили, пока доктор выводил ее из палаты.

Давно ей не доводилось ходить, как леди, в сопровождении джентльмена. Но сейчас она не могла оценить это как следует. Ужас сковал все ее существо. Счастье, что доктор Шеферд был молод и силен, так как ему пришлось буквально тащить ее на себе по бесконечным коридорам к переходу, где гуляло глухое эхо, а со стен облупилась краска.

– Вот мы и пришли, – сказал доктор.

В своей истории она описала, как бросила вызов, как сражалась с компаньонами. Сейчас доктору Шеферду пришлось втаскивать ее в дверь и усаживать в кресло, как парализованную. Она уже давно не могла говорить, а теперь почти лишилась способности двигаться. Осталось ли у нее хоть что-нибудь еще, кроме страха?

Кабинет доктора оказался намного теснее, чем ей представлялось. Стены зеленого и белого цвета, точно такие же, как и во всей больнице. Здесь был добротный, прочный письменный стол и медная лампа, но кроме этого, почти никакой обстановки. На стене она заметила колокольчик, какие используют, чтобы вызывать прислугу. Где-то определенно были и часы, она слышала тиканье, размеренное, намного медленнее ее частого, с перебоями, пульса.

– Я искренне сожалею о случившемся, миссис Бейнбридж. Прошу вас, не терзайтесь из-за этого. Теперь, задним числом, я понимаю, что просто обязан был предвидеть нечто подобное, – вздохнув, Шеферд сел по другую сторону стола. Он был заметно бледнее, чем обычно, глаза ввалились. Больница ни для кого не проходит даром. – В вашем деле имелись все указания. Если вы больше не бежите от неприятных воспоминаний, ваше естественное инстинктивное побуждение – бороться с ними. Вполне понятно. Выплеск гнева, если он направлен в верное русло, может принести очищение. – Он забарабанил пальцами по столу. – Но, чтобы наша с вами работа продвигалась более успешно, лучше вам обсуждать со мной свои чувства и побуждения, а не давать им волю. Я обязан включить в отчет свои наблюдения и… ну, скажем так, акты насилия и агрессии не способствуют тому, чтобы представить вас в выгодном свете.

Не веря своим ушам, она покачала головой. Скрежет! Как он объяснит шипение и скрежет? И ведь он же сам говорил, что она должна была бы пораниться о стол. Желая высказать это, она протянула к нему руки – но мел и доска остались в палате.

– Да, – произнес он, заметив это движение, – я полагаю, нам придется отказаться от этого. Судя по тому, что рассказала сестра Дуглас, у вас наметился прогресс и вы уже можете высказаться. Пусть даже это пока нечленораздельные звуки – которые вы сами же и описали в своей собственной истории… Я начинаю думать, что это «шипение» имеет куда более глубокое значение, чем мне казалось сначала. Вы можете воспроизвести его для меня?

Неужели он в самом деле думает, что она попытается это сделать? Да она готова на все, лишь бы никогда больше не слышать – и даже если она оглохнет, этот звук все равно будет подстерегать ее в снах.

– Миссис Бейнбридж?

Чтобы умиротворить и успокоить его, она открыла рот, шумно выдохнула и снова закрыла.

Доктор Шеферд вздохнул.

– Что ж, видно, пока не время, – он открыл ящик стола. От раздавшегося при этом омерзительного деревянного клацанья у нее заныли зубы. – Пока мы здесь, я хочу кое-что вам показать, миссис Бейнбридж. Это одна старая история болезни, на которую я наткнулся, когда искал вашу. В то время я не придал никакого значения тому обстоятельству, что у нас на излечении находилась еще одна миссис Бейнбридж. Но когда вы в своих записях упомянули матушку Руперта, я посмотрел на это другими глазами.

Вытащив папку, он положил ее на стол. Обложка была сильно обтрепана и покрыта пятнами.

– Это и в самом деле оказалась она. Джулия Бейнбридж.

Что-то словно неслышно взорвалось у нее в груди. Плачущая женщина с глазами Руперта.

Она потянула было к истории болезни дрожащую руку, но доктор Шеферд решительно прикрыл папку ладонью.

– Боюсь, фотографий там нет. В те дни это было редкостью. Но я почитал записи и готов вкратце пересказать вам.

Ему не хотелось, чтобы она заглянула внутрь. Почему?

Доктор Шеферд принялся рассеянно разглаживать края папки.

– Как мне показалось при чтении ваших записей, вы подозреваете, что та, другая миссис Бейнбридж страдала похожим заболеванием. Что она попала в такие же обстоятельства – а это, разумеется, только усилило ваши собственные страхи. Вот я и подумал, что для вас, возможно, будет некоторым облегчением узнать, что у Джулии был совершенно иной случай. Всю жизнь она была больна меланхолией. Болезнь развивалась постепенно, но особенно усиливалась всякий раз после родов.

Эти жалобные звуки, совсем не похожие ни на рыдания Сары, ни на плач миссис Холт. Она прикрыла глаза, пытаясь выбросить их из головы.

– Однажды летом в Бридже случилась трагедия. Дитя Джулии, мальчик лет пяти, попытался перепрыгнуть на пони через живую изгородь. Препятствие оказалось слишком высоким. Животное получило травмы, несовместимые с жизнью, и его немедленно умертвили. Мальчик прожил немного дольше, но получил отек мозга… В конце концов, он скончался.

Лоскутное одеяльце. Должно быть, тот ребенок лежал под ним, а Джулия, истерзанная мукой, сидела рядом.

– Как на грех, всего за три месяца до того Джулия родила дочь. Ее состояние оставалось… нестабильным. После несчастного случая у нее развилась особая мания, связанная с деревянной лошадкой-качалкой. За несколько дней до трагедии, утверждала она, на лошадке появились царапины именно в тех местах, где были травмы у пони.