— Эй, эй! — Гид изумлен и взволнован. Но потом он видит, что внизу надето второе платье, из легкого хлопка. — Ух ты, — говорит он, — на тебе два платья!

Молли вопросительно смотрит на него.

— Это не платье, а комбинашка. Он не понимает.

— Комбинашка! Никогда не слышал, как говорят: «У тебя торчит комбинашка?»

— О да, слышал, — отвечает Гид. — Только никогда не знал, что это означает.

Молли кладет руки на бедра, все еще облаченные в кринолин семнадцатого века, и качает головой.

— Ты такой бестолковый, просто диву даюсь, — бормочет она. — Это не поддается никакому логическому объяснению!

Есть что-то очень милое в ее словах. Как будто она хочет сказать, что он нравится ей именно поэтому, а не вопреки. Он раскрывает рот и тут же захлопывает его.

Молли машет рукой перед его лицом.

— Алло! — кричит она. — О чем думаешь?

Она прищуривается и думает о том, какой же он чудак. По крайней мере, так кажется Гиду. Я же девчонка и знаю, что она чувствует себя неловко и не может придумать ничего лучше, поэтому и прищуривает глаза.

— Ладно, — наконец говорит она, — пора мне и моему дурацкому платью обратно в общагу. На мраморе сидеть холодно. — Она набрасывает платье на плечи, как спортсмен полотенце, и пятится назад.

Гид должен придумать способ продолжить вечер. Но кроме «выпьем напоследок», «пойдем к тебе» и «прогуляемся по парку», ничего не приходит в голову.

Гидеон решает воспользоваться единственной идеей, оставшейся у него в запасе. Единственным оружием в арсенале.

— Молли, — говорит он, — ты правда хочешь знать, что означают костюмы Каллена и Николаса?

— Конечно, хочу, — отвечает она. — Я же не просто так дергала тебя за ошейник!

Гидеона обуревают сомнения. Прежде откровенность с девчонками всегда ему помогала. Именно благодаря этому он понравился Пилар, и когда встретился с ней впервые, и потом, у Фионы. Именно благодаря этому он понравился мне, хотя пока об этом не догадывается. Но Каллен и Николас используют для соблазнения совсем другие методы. Они ведут себя холодно и отстраненно. Однако в случае с Гидом этот прием не сработает по той простой причине, что он не сногсшибательный красавчик.

И он хочет довериться ей не только потому, что у него такое настроение. Есть еще чувство вины. Молли стала предметом обсуждений не слишком приятного толка. Он у нее в долгу и тоже должен рассказать о себе что-нибудь не очень приятное.

Странно, что он так обосновывает свои действия.

А у девчонок это называется просто — «делиться».

Он запихивает руки поглубже в карманы замшевых бриджей.

Ладно, — наконец говорит он. — Они изображают мою девственность. Это костюм моей девственности. Он выкладывает всю историю с Даниэль — и как ее брат пыхтел в соседней комнате, и как его рука скользнула под эластичную ткань, и так далее, и тому подобное — вплоть до желтых трусиков и дилеммы, девственник он или нет.

Он рассказывает подробно, открыто и честно. Разумеется, ни словечка не сказав про пари.

Он закончил с признанием — точнее, почти закончил, ведь выставив напоказ свое грязное белье, трудно сообразить, что говорить дальше. И вот они стоят посреди школьного двора под светом ярких холодных звезд. Молли не улыбается, но на лице у нее спокойное выражение.

— Черт, ну я и напилась, — тихо говорит она и ложится у основания памятника. Пьедестал круглой формы, поэтому она складывается клубочком. Этот жест скорее практичен, чем сексуален, и Гид нежно улыбается, глядя на нее. Он тоже ложится так, что их ступни оказываются рядом, а тела огибают пьедестал по кругу. Он чувствует сквозь рубашку ледяной мрамор, но знает, что полежать вот так с девчонкой — путь даже не в самой интимной позе и на улице, — возможность, которую нельзя упускать.

— Со мной была похожая ситуация, — признается она, — только я была по другую сторону баррикад, то есть был один парень и я. Но на мне не было стрингов. От них попа болит. Но я все время думаю, можно ли все еще считать меня девственницей или нет. Хотя я, наверное, не думаю об этом так часто, как ты…

Гид так ошеломлен, что даже не сразу обижается.

— Что это значит — «не думаю так часто, как ты»?

— Ну, сам знаешь, — говорит она, — для девчонок это не так уж важно.

— Что ты такое говоришь? — недоумевает он. — Девственность для девчонок это просто… все! Мне кажется, парни гораздо меньше беспокоятся об этом. Ведь это у вас, девчонок, вишенка лопается.

— Ах так, — говорит Молли, — ну знаешь, если меня так заботит моя вишенка, почему именно ты стоял тут чуть ли не в слезах и никак не мог решить, рассказывать мне свою маленькую историю или нет, а я все выложила, даже не раздумывая?

Гид не знает, что на это ответить.

— От стрингов попа болит? — наконец спрашивает он.

Молли корчит гримаску.

— Как правило. Все зависит от того, с какой ноги встала твоя попа.

Это очень смешно. Они начинают хохотать. Они смеются так сильно, что приходится сесть, сперва оперевшись друг о друга, а потом поддерживая друг друга руками.

Они достаточно долго сидят, ухватившись друг за друга, а поскольку оба пьяные, начинают обниматься. До того как начались эти объятия, быть в голове Гида было намного легче. Потому что пьяный Гид обнимается совсем иначе, чем на репетиции. Я чувствую, как его мозг совершенно отключается, и он словно едет на сексуальном автопилоте, вместо того чтобы каждую секунду думать, что делать руками.

Молли отстраняется.

— Знаешь, что хорошего в вечеринках, которые устраивают в День Всех Святых?

Гид качает головой.

— В общежитии никого нет. Мы можем пробраться ко мне в комнату.

Гид обнимает ее и снова целует. Это долгий, крепкий поцелуй, но без языка. Благодарный поцелуй.

И он даже не думает о пари! Он просто рад.

Когда они подходят к двери, Гид, повинуясь импульсу, берет ее за руку и целует.

— Никогда раньше не целовал девушке руку, — признается он. Он, видите ли, только что вспомнил о пари. И думает, что это умный шаг. Изящный шаг.

В кампусе совсем пусто, даже удивительно — океан тишины и холодной зеленой травы. Они входят прямо через парадный вход и поднимаются по лестнице в ее комнату, не встретив ни души.

Над кроватью Молли висит репродукция Пикассо в рамке из какого-то музея Олбрайта-Нокса. Гид присмаривается поближе.

— Ничего себе, в Буффало есть музей? — удивляется он. Стена со стороны Эди вся увешана рисунками американского флага. Ему становится любопытно: неужели Эди действительно такая патриотка? Если так, это делает ее еще более чудаковатой. Но тут он вспоминает дневник Бетси Росс. Это еще ничего.