вечеринки и их роскошные автомобили, пожарные упрутся в здание, такое вычурное и беззащитное. Некоторые гости сядут в свои машины и уедут, другие же останутся на месте, взволнованно смакуя подробности, наслаждаясь первозданной атмосферой огня и масок.

Дальше последуют оживленные разговоры и жесты, все окажутся связанными воедино в этом воспоминании или сновидении, и это будет в стиле Перрена. Наконец, пожарные раздраженно объявят ложную тревогу. Теперь уже безопасно, и можно продолжить вечеринку, но ты внезапно протрезвеешь и станешь преследовать работников детского сада, снова и снова задавая один и тот же вопрос: «Где моя дочь?»

Затем начнется паника и взаимные обвинения. Кто из персонала выносил ее? Может, кто-то вынес ее на улицу, оставив на парковке или в траве, и забыл о ней? Начнется стремительный обыск помещения детского сада, всего корпуса и прилегающей территории. В какой-то момент кто-то вызовет полицию. И развернутся более тщательные поиски. В конце концов, внезапно ты вспомнишь обрывки моих рассказов об одержимой воспитательнице в Ризоме, и Ташу вызовут на допрос.

– Моя подруга говорила мне, что она была слишком озабочена младенцами, – всхлипывая, пояснишь ты сотрудникам полиции.

– Что за подруга?

– Эбби, моя подруга Эбби.

– А где же Эбби? – поинтересуется офицер полиции. Они позвонят по номеру, который ты им дашь, и мой разряженный телефон, находящийся где-то в Топанге, сразу переключит их на голосовую почту.

Вернувшись в Гесперию, я остановилась в другом отеле снова под именем Шелби Хайтауэр, как и в «Эконо Лодж». В отеле был бассейн, огражденный железными перилами, защищающими гостей от падения в воду. Наша комната была маленькой и сырой, с ковром сероватого оттенка и колючим оранжевым покрывалом. Хотя была уже глубокая ночь, Амара не спала, она начинала капризничать. Ее плач уже сам по себе был сигналом тревоги. Держа ее на руках, я забралась на кровать, слегка приподнявшись. Когда я сняла рубашку, малышка перестала плакать, и мои соски затвердели в предвкушении. Приложив свою крошечную ручку к моей груди, она начала жадно ее сосать, уверенная, что принадлежит мне. Прилив крови к голове усилился, достигнув своего пика. Я знала, что даже с моей готовностью потребуется несколько дней прикладывания к груди, прежде чем протоки молочных желез наконец откроются, моя грудь нальется и тело примет тот факт, что твой ребенок – это мой ребенок.

Той ночью, свернувшись калачиком в постели со спящей рядом Амарой, я в последний раз видела сон о мосте. Босые ноги, кристаллики снега, фары проносящихся мимо автомобилей. Состояние шока от удара об лед и от бешеной скорости, с которой я стремилась ко дну. Но на этот раз все было восхитительно. Вместо того чтобы начать тонуть, я, как торпеда, продолжала свой путь. Я пронеслась через реку, минуя ее дельту, и вырвалась в открытое море. На этот раз я могла дышать под водой. Я парила над рифами и пещерами, оставляя позади себя стаи сельди и голубых рыб и небольшую группу горбатых китов. Наконец я оказалась в голубом, точно сапфир, озере. Другое место, другой континент. Перед моими глазами простиралась альпийская деревушка с ее белыми горами и роскошными деревьями.

Как только свидетельство о рождении прибыло из Мичигана, мы отправились на почту, чтобы оформить паспорт. Я вывалила перед почтальоном всю коллекцию имеющихся у меня документов: водительские права Шелби, удостоверение личности, выданное по месту ее работы в медицинском центре, карточки социального страхования, свидетельство о рождении. Сделав кривые копии документов, почтальон, страдающий косоглазием, швырнул их обратно на стойку. Вначале я встала на белом фоне для фотографии на паспорт, а затем подняла Амару для этой же цели. На фотографии можно разглядеть, как мои пальцы обвивают ее талию.

Мы редко выходили из номера в течение тех нескольких недель, пока ждали документы. Кожа Амары такая же светлая, как и у тебя, поэтому ей было лучше оставаться дома. Если бы мы появились под палящими лучами солнца, ее кожа пострадала бы от ожога. Вместо этого дни напролет мы проводили в кровати, свернувшись клубочком. Я прикармливала малышку смесью, не давая слишком много, и в конце концов случилось невероятное: у меня началась лактация. Это было чудо. Она стала сама засыпать.

Прижимая Амару к груди, я ощущала прилив нежности, который должны испытывать женщины после родов. Я гладила ее по головке, и ее тельце словно растворялось в моем. Держала ли меня так моя мать? Испытывала ли она когда-нибудь ко мне или к Шелби такие пылкие чувства, какие я испытываю к этому ребенку? Это казалось невозможным. Мои чувства не могли стать меньше или когда-либо угаснуть. Я никогда бы не смогла разочароваться в Амаре, как разочаровалась в нас наша мать. И все же в этом присутствовал некий смысл. Возможно, биологические факторы отравляли материнскую любовь. Родители возлагают большие надежды на своих наследников по крови, и это видится естественным, но в то же время разрушающим; продукт евгенического нарциссизма, наносящий вред истинной любви. Мои чувства к Амаре были выше всего этого. Моя любовь не была разбавлена гордостью, ее сила была в том, что ее не требовали, а просто дарили.

Наконец прибыли наши паспорта. Загрузив вещи в машину, мы направились на юг, мимо Сан-Диего, в Сан-Исидро. Сотрудник пограничного контроля улыбнулся, увидев на заднем сиденье упаковку подгузников и установленное спиной автокресло.

– Buen vieje[60], – доброжелательно сказал он.

Тебе следует знать, что я никогда не подвергала твою дочь опасности. Мы не остались ночевать в Тихуане, улетев в Мехико в тот же день, а оттуда вечером отправились в Амстердам. Большую часть пути Амара спала, а через сутки мы покинули горы, войдя в новый мир.

Эпилог

Я перестала читать новости. Я знаю, что невинные люди все еще беспомощно скитаются по миру. Девочек до сих пор насилуют; оружием все еще торгуют. Но здесь, в Кюснахте, мы в безопасности.

На холме над озером стоит дом белого цвета. Я нашла его в первый же час нашего приезда. Его было видно отовсюду, и не заметить его было просто невозможно. Входная дверь была точно из моего сна – насыщенного синего цвета с дверным молотком в форме крылатой головы Гипноса, бога сна. Я постучала в дверь. Повисла кратковременная пауза, вихрь головокружения, прежде чем по коридору пронесся звук шагов и дверь открыл какой-то похожий на безумца мужчина.

На нем был мятый льняной костюм. Когда его ясные глаза встретились с моими, я