В течение первых пары недель Джо после работы и во время ужина держался особняком. Он сидел в тени хижины, играл на банджо, его длинные, тонкие пальцы плясали вверх и вниз по грифу инструмента, а он тихонько пел сам себе. Раз в несколько ночей он садился под свою лампочку и писал длинные письма Джойс. Иногда он шел гулять после заката, сидел на скале и оглядывал каньон, просто любуясь видом. Прожекторы ярко освещали большую часть стройки, и из-за этого казалось, что его окружает бесконечная темнота пустыни. Стройка под ним казалась широкой панорамой на освещенной витрине. Прозрачные вуали пыли колыхались в свете прожекторов, как туман под уличными фонарями. В темноте моргали желтые передние и задние красные фары грузовиков и тяжелого оборудования, проезжавшего по неровному грунту, появляясь в темноте и пропадая на ярком свету. Моргали сварочные горелки работников, трудящихся на стальной водонепроницаемой крепи, моргали – то включались, то выключались, переливаясь оранжевым и голубым цветами. Контуры подвесных мостов через реку очерчивал белый свет прожекторов. Сама река под ними была черной, почти невидимой.

Через две недели после начала работы на Гранд-Кули Джо узнал, что среди множества студентов, ринувшихся сюда в поисках работы на лето, были двое из лодочной станции Вашингтона. Ни с одним из них он не был близко знаком, но это продолжалось недолго.

Джонни Уайт занимал вторую позицию в удивительном прошлогоднем экипаже первокурсников Тома Боллза. Джонни был на несколько сантиметров ниже Джо и более изящного телосложения, однако при этом был в хорошей физической форме, на него было приятно смотреть. У парня были правильные и светлые черты лица, ровные и пропорциональные руки и ноги, открытое, энергичное лицо. У Джонни были теплые, приветливые глаза и солнечная улыбка. Если вам нужна была модель на плакат типичного американского парня, он как раз подошел бы на эту должность. Уайт был очаровательным, но почти таким же бедным, как Джо Ранц.

Он вырос в южной части Сиэтла, на восточном берегу озера Вашингтон, к югу от Стюард Парка. До 1929 года у него в семье все шло хорошо. Но после финансового краха дело его отца – экспорт стального скрапа в Азию – полностью угасло. Джон Уайт-старший покинул свой офис в здании «Аляска» в центре города и организовал кабинет в своем доме у озера. В течение следующих нескольких лет он сидел там день за днем, вглядываясь в озеро и слушая тиканье часов, ожидая телефонного звонка и надеясь на какие-нибудь заказы. Но ждал он зря.

Через какое-то время он наконец встал со стула, спустился к озеру и начал сажать свой огород. Детей нужно было кормить, а у Джона закончились все сбережения, – но ведь еду можно выращивать. Вскоре у него появился самый луший огород в округе. В плодородном черноземе на берегу озера он выращивал крупную сладкую кукурузу и большие, сочные томаты, над которыми вечно бились огородники в Сиэтле. Он выращивал логанову ягоду, собирал яблоки и персики со старых деревьев на участке, выращивал кур. Мать Джонни, Мэйми, обменивала яйца на другие товары, закручивала банки с помидорами, делала вино из логановых ягод. Она выращивала пионы в своем садике вдоль дома и продавала их флористу в Сиэтле. Она ходила на мельницу за мешками из-под муки, отбеливала их, шила кухонные полотенца из получившейся ткани и продавала по всему городу. Раз в неделю она покупала мясо и подавала жаркое на воскресный ужин. Всю остальную неделю они питались объедками. Потом в 1934 году городской совет решил открыть пляж для отдыхающих вдоль побережья перед их домом. Власти конфисковали огород Уайтов.

У отца Джонни была одна страсть, которая была сильнее остальных его интересов и держала его на плаву все эти тяжелые годы, – гребля. До того как их семья переехала на восток Сиэтла, Джонни-старший был первоклассным одиночным гребцом в престижном Пенсильванском спортивном клубе в Филадельфии. Он привез свою лодку в Сиэтл и теперь долгие часы мог плавать туда-сюда по озеру Вашингтон в одиночестве, мимо своего дома, пляжа и того, что раньше было его огородом, пытаясь разогнать тоску.

Джонни был его радостью и гордостью, и больше всего на свете он хотел, чтобы сын стал гребцом. Джонни, в свою очередь, больше всего на свете хотел соответствовать часто слишком высоким ожиданиям отца. И до сих пор Джонни его не разочаровал. Он был необыкновенно умным, зрелым и амбициозным и даже окончил старшую школу Франклина на два года раньше, в возрасте шестнадцати лет.

Из-за этого возникла небольшая проблема. Он был слишком молод и пока недостаточно развит для того, чтобы стать гребцом в университете – в единственной гребной команде в городе. Так что с согласия отца Джонни пошел работать – чтобы заработать достаточно денег для поступления в университет и одновременно наработать достаточно мускулатуры и стать лучшим гребцом в команде. Он выбрал самую тяжелую, самую физически трудную работу, какую только смог найти: сначала он ворочал стальные балки и тяжелое оборудование на верфи на побережье Сиэтла, потом валил деревья и вручную перетаскивал массивные пихтовые и кедровые бревна с помощью багров на близлежащую пилораму. К тому времени, когда он поступил в университет – двумя годами позже, – у него было достаточно денег, чтобы прожить пару лет, и достаточно мышц, чтобы быстро стать одним из самых впечатляющих первокурсников Тома Боллза. Теперь же, летом 1935 года, он прибыл в Гранд-Кули, чтобы заработать еще больше – и денег, и мышц.

Другого парня из Вашингтона, оказавшегося на Гранд-Кули в то лето, звали Чак Дэй. Как и Джонни Уайт, он сидел на втором сиденье. Его тело, казалось, состояло только из мускулов, он был широкоплечим, но чуть более изящным, чем парни в середине лодки. У него были каштановые волосы и квадратное лицо с сильной, широкой челюстью. Его глаза могли быть веселыми в один момент, а через мгновение загореться яростью. Чак производил впечатление задиры и драчуна. Он носил очки, но, несмотря на это, выглядел суровым. И почти всегда он курил «Кэмел» или «Лаки Страйк», конечно, если Албриксона не было поблизости. Он мог быстро вспылить, но тут же успокоиться. Он любил розыгрыши, ему нравились шумные компании, и у него всегда в рукаве была припасена какая-нибудь шутка. В прошлом году он был одним из соперников Джо в лодке второго состава команды. Поэтому раньше они с Джо едва обменивались парой слов, да и то не совсем цивилизованно.

Дэй во всех смыслах был ирландским американцем. Он вырос совсем рядом с Вашингтонским университетом, в районе, где были расположены университетские братства. Его отец был преуспевающим стоматологом, поэтому его семью миновали все самые худшие эффекты Депрессии. Они жили довольно комфортно, так как зубы у людей болят вне зависимости от экономической ситуации. Первое время Джо все никак не мог понять, что заставило такого парня, как Дэй, работать в грязном и опасном каньоне.

На самом деле – Джо скоро это осознает – для Чака Дэя в то лето не было места лучше, чем Гранд-Кули. Чтобы это понять, надо было слушать сердце Дэя. Он был борцом по своей натуре. Если кто-то бросал парню вызов, он кидался в схватку, словно бульдог. Чак не знал слова «сдаваться». Если уж на реке нужно возвести плотину, ничто не могло ему помешать это сделать.

Джо, Джонни и Чак быстро сплотились в дружную компанию. По взаимному молчаливому согласию они отложили в сторону соперничество с лодочной станции, забыли об обидах прошедшего года и игнорировали то соревнование, которое, насколько они знали, предстоит им в будущем году. Гранд-Кули был не похож ни на одно из мест, где ребята когда-то бывали. Работа здесь была непомерно тяжелой, солнце – жестоким, пыль и беспрестанный грохот – почти невыносимыми, но горизонт был широким, пейзаж – ошеломляющим, а компания – веселой. Все разнообразие человеческого рода, казалось, было представлено в каньоне тем летом, и самые колоритные представители его обосновались в Шэктауне. Здесь были студенты разных учебных заведений, фермерские мальчишки, безработные дровосеки и мрачные шахтеры со всего запада. Были здесь филиппинцы, китайцы, валлийцы, жители островов южного моря, афроамериканцы, мексиканцы и коренные индейцы, большинство из которых прибыли из близлежащей резервации Колвилль. Однако не все жители Шэктауна работали на самой электростанции. Многие из них обслуживали рабочих – стирали белье, готовили еду в столовой, продавали в лавках всякий хлам, который они доставали из мусора. Здесь были и женщины, и почти все они практиковали одну профессию.