после ее исчезновенья, тесней прижимаясь к домам, прокрадывался домой. В дреме бледный мальчик притрагивался к щеке – к ожогу от поцелуя. Пальцы были ледяными. После короткого душного сна он отходил от пылающего поцелуя. И им владело одно желание: окунуть горящее лицо в мягкую росистую траву. Просыпаясь, он, дрожа, полз к окну, которое легко и со звоном открывалось в ночь. Бледный мальчик стоял у окна, и ему хотелось улететь туда, в широкие уединенные луга.

* * *

Из детства в жизнь ведет тихий мост. Некоторые переходят на другую сторону, едва замечая его, и носят свое детское платье, смешно облепленное заплатами и нашитое в длину. Немногие дарят, проходя, все свое нищим, которые, согнувшись, всегда сидят на мосту, – и так приходят на чужбину, новые и бедные. Это те из них, кто потом откроет последние двери в святая святых вечной жизни.

* * *

Ожидание в бледном мальчике длилось долго. Он и сам не знал, чего он ждет. Лишь когда она появилась, он почувствовал, что ждал ее, чтобы отвести с ее лба растрепанные волосы и поцеловать высмотренные до крови глаза. Она положила тяжелую голову ему на колени, и ее губы звучали, как разбитая лира. И у него не возникло никаких вопросов. Он чувствовал себя постаревшим в ее муке. Он ничего не понял, но он знал, что чуждая жизнь, текущая мимо детских каморок, сорвала его двери с петель, как дикий бушующий поток.

Он многое пережил, и, когда об этом рассказывал, он поневоле становился поэтом. Собственно говоря, ему всегда не хватало давней подруги по играм – и в путешествиях, и в праздничные дни. У нее не было мужества идти впереди; она была слишком печальна для жизни. Она рано умерла. И она открыла ему двери. И он был ей благодарен за это. Иначе его не положили бы позднее в руки тех же самых корней ивы, рядом с ее покоем. Как он пожелал.

Победивший дракона

Это была прекрасная и плодоносная страна – с лесами, полями, реками и городами. Правил страной король от Бога, старец, седовласей и горделивей всех королей, о которых когда-либо слышали такое, чему можно доверять. У короля была единственная дочь – воплощенные юность, желанность и красота. Король породнился со всеми соседними тронами, но его дочь была еще почти ребенком и одинока, как безродная. Разумеется, не ее нежность и доброта, не привлекательная неотразимость еще не пробужденного тихого взора стали невинной причиной того, что дракон, чем взрослей и краше она становилась, подкрадывался все ближе и ближе и, в конце концов, обосновался в лесу, под самым прекрасным городом страны, как неописуемый ужас; потому что существует тайная связь между прекрасным и ужасным, и в определенном смысле они дополняют друга, как улыбающаяся жизнь и близкая повседневная смерть.

Это не значит, что дракон питал к юной даме вражду, как никто не может по чести и совести сказать, является ли смерть врагом самой жизни. Может быть, этот огромный огнедышащий зверь улегся бы, как собака, у ног прекрасной девушки и только из-за мерзопакостности собственного языка удержался бы, чтобы в зверином смиренье не лизнуть прелестную ручку. Но проверки, естественно, никто бы и не допустил, тем более что дракон был безжалостен и обрекал на смерть всех, кто случайно вступал в круг его силы, хватал и утаскивал всех, не щадя ни детей, ни отбившихся от стада овец.

Поначалу король с возвышенным удовлетворением замечал, что эта беда и эта опасность превращают многих юнцов его страны в настоящих мужей. И правда, юные люди из всех городов, дворяне, послушники и кнехты отправлялись, как в чужую далекую страну, на бой с чудищем, чтобы испытать свое геройство и свой огненный, бездыханный час, где жизнь и смерть, надежда и страх, и все – как во сне. Но уже спустя несколько недель больше никому не приходило в голову вести счет этим смелым сыновьям и где-нибудь записывать их имена. Потому что в такие страшные дни народ привыкает даже к героям, и они уже не являются чем-то беспримерным. Интуиция, страх, сильное желание тысяч требуют и призывают их, и тогда они появляются как необходимость, как хлеб, что обусловлено крайними законами, не перестающими действовать даже во времена бедствий.

Но когда число тех, кто пожертвовал собой после безнадежного противоборства, снова возросло, когда почти в каждой семье той страны самый первый сын (и часто совсем еще подросток) пал, тогда король с полным правом стал опасаться, что полягут все старшие сыновья в каждом роду его страны и многие юные девушки останутся девственными вдовами на долгие годы бездетной женской жизни. И он запретил своим подданным сражаться с драконом. Но чужеземных купцов, в невыразимом ужасе бежавших из страны, известил, как извещают с давних времен все короли, когда оказываются в подобном положении: тому, кому удастся освободить бедную страну от великой смерти, достанется королевская дочь, будь он дворянин или последний сын палача.

И оказалось, что на чужбине тоже полно героев и что высокий приз не утратил своего воздействия. Но чужеземцы не оказались удачливей местных храбрецов: они приезжали только затем, чтобы погибнуть.

А тем временем в дочери короля произошла перемена: если до сей поры ее сердце, подавленное печалью и злым роком своей страны, слезно молило о прекращении бедствия, то теперь, когда она была обещана сильному незнакомцу, ее наивное чувство оказалось на стороне угнетателя, дракона, и это зашло так далеко, что она в прямодушии сна измыслила молитву-оберег и просила святых заступниц взять чудовище под свою защиту.

Как-то утром, когда она, сгорая от стыда, очнулась от такого сна, до нее дошел слух, ужаснувший и сбивший ее с толку. Рассказывали о некоем юноше, кто – Бог знает откуда – отправился на битву, и ему, конечно же, не удалось убить дракона, но, раненый и весь в крови, он вырвался из когтей врага и уполз в густой лес. Там его нашли – без сознания, холодного в своем холодном железном панцире – и отнесли в дом, где он и теперь лежит в бреду, и его кровь пылает под жгучими повязками.

Когда юная девушка услышала эту весть, она хотела сразу, в чем была – в рубашке из белого шелка – бежать по улицам, чтобы поскорей оказаться у ложа смертельно раненного храбреца. Но когда камеристки ее одели и она увидела свое прекрасное платье и свое печальное личико во многих зеркалах замка, решительность ее покинула,