— Замечательное напутствие. Больше ты мне ничем не можешь помочь?

— В этом вопросе — нет! — отрезал Келарев. — Они там… — он показал рукой куда-то наверх, — дали мне указание обеспечить тебе прикрытие. Это не значит, что я должен с риском большого скандала встревать в твои разборки с каким-то сумасшедшим отморозком.

— Он опасный отморозок, — сказал Джангир.

— Верно, — согласился Келарев. — Но моя задача — в общих интересах помочь решить твои проблемы. А не создавать из тебя с твоим ненормальным племянником дополнительную проблему. Ты отдаешь себе отчет, что я не могу послать Ордынцева с указанием убить Нарика?

— Если он попадет к Ордынцеву, тот ему в два счета рот развяжет, — заметил Джангир. — А рассказать он может такое, что наши бурсаки-демократы в правительстве все свое дерьмо спишут на нас с тобой! Этому бурсачью только дай повод… Значит, ты не видишь, как помочь мне решить этот вопрос?

— Почему? — удивился Келарев. — Помогу, конечно. Советом. Ты купи у братвы голову Нарика. Он купил себе венец, а ты выкупи у них голову вместе с венцом.

— Ты уверен, что они пойдут на это?

— Не знаю, — развел гладкими ручками Келарев. — Но думаю, что пойдут. Тебе, наверное, не продадут. Но у тебя же есть замечательный посредник… Этот, твой еврей из Вены. Он это может обтяпать в два счета.

Джангир долго смотрел на улыбающегося Келарева, потом сказал:

— Эх, Паша, до чего же ты осторожный человек…

— На том стоим! А точнее говоря, сидим… — сказал Келарев и похлопал по ручкам кресла. — Я никаких сомнительных шагов делать не должен. Знаешь, сколько глаз на меня со всех сторон зырит? Я обязан довести всю операцию целиком до успешного результата. Тогда можно будет с чистой совестью на волю. На пенсию…

Джангиров тяжело вздохнул:

— Слушай, Паша, а ты такой от выучки аппаратной или от природы рожденный?

Келарев серьезно ответил:

— От природы, конечно. Ну и чуток — от воспитания. Естественно, от жизненного опыта добавил. А в основном, наверное, от аппаратной выучки. Аппаратчик ошибается только один раз — первый, он же последний…

Он встал со своего кресла, подошел к сейфу, набрал номерной код, вставил в скважину фигурный ключ.

— Знаешь, Петро, все думают, что мировые склоки, раздоры и разборки пошли от свары между братьями Каином и Авелем. А я наверняка знаю, мне агентура донесла, что братьев-то было трое…

Замок щелкнул, толстая дверца отворилась, Келарев покопался в бронированном ящике и добыл какой-то конверт.

— Там что у тебя — метрика брата Каина и Авеля? — поинтересовался Джангир.

— Нет, метрики на третьего брата не сохранили паспортисты, — продолжал усмехаться Келарев. — Но брат-то был! Понимаешь, когда смирного колхозана Авеля пришил крутой браток Каин, родоначалие человеческое повелось от их братана Кавеля, потому что он во все времена помалкивал. Оттого и уцелел…

Келарев уселся напротив Джангира, налил ему из фарфорового чайника желтой невразумительной жидкости в чашку.

— Расскажу тебе одну маленькую историю… Лет ей столько же, сколько мне самому. Но я ее помню всегда. — Келарев бережно открыл конверт и достал из него старую-старую фотографию. На пожелтевшей картонке — молоденький лейтенант в армейской форме с орденом Славы и медалью «За отвагу». — Это мой папаня. После войны пошел по комсомольскому призыву работать опером уголовного розыска… В Каунасе было дело. А представителем нашей партии, верховным гауляйтером, так сказать, в Прибалтике в те поры был незабвенный Михал Андреич Суслов. Известен был в партии своим несгибаемым ленинизмом, честностью и аскетизмом. А его жене об этом не было известно. Вот она вместе с сестрой, свояченица она, что ли, была Суслову, не помню, как называется, решили поправить и без того не бедственное положение семьи наместника Прибалтики. Погрузили в служебное авто три мешка сахара и поехали на вокзал, где с успехом продавали его по двести рублей за кило, наверное, только для того, чтобы подсластить нелегкую жизнь трудящихся. Ну, естественно, на закрытой базе брали сахарок по четыре рублика.

Мой папаня в недобрый час, дурень этакий, комсомолец недобитый, на вокзале и зацапал двух толстых спекулянток. Доставил их в отделение, каких-то свидетелей прихватил, сахар на горбу припер. Оформил рапортом, взял объяснения, отобрал у свидетелей показания, зарегистрировал в книгах учета. И пошел к начальнику отделения — мол, надо спекулянток кинуть на цугундер. Что было после этого — догадываешься?

— Представляю… — кивнул Джангир.

— Через час примчались из Вильнюса — столицы тогдашней — в Каунас, обгоняя друг друга, и министр госбезопасности, и министр внутренних дел. Собственноручно ссыпали сахар в сортир, теток на руках унесли, а моего отца вышвырнули со службы с волчьим билетом. Хорошо, не посадили как агента бандитов — «зеленых братьев».

— Вывод? — строго спросил Джангир.

— Рвение должно быть по уму. Служивый человек должен вести себя как брат Кавель. Понял меня, Петро?

— Понял, — кивнул Джангир. — Выходит, мы все дети длинной памяти.

— Да! Поэтому мы все — люди долгой воли… — Келарев приобнял Джангирова за плечи. — Серьезные вопросы я решу, а это — чепуха. Убрать какого-то отморозка в наше время проще, чем нассать в теплой ванне…

Мы сидели с Сашкой в его баньке — небольшой, уютной, ладно срубленной.

Крепенького паренька Толяна, который нас сюда привез, Хитрый Пес отпустил. Не совсем, конечно. Дожидался в машине. Надо полагать, Толян был человек доверенный — водитель, телохранитель, истопник, повар. И жуткий болтун — он сказал мне неразборчивое «3-д-р-с-те», а дальше вместо праздного шевеления воздуха обходился короткими кивками и звуками, напоминающими выстрел из пневматической винтовки — «п-п-н-ял».

— Сань, ты только без политинформаций, — попросил я. — Попроще как-нибудь…

— Сейчас без политики нельзя на базаре рваными носками торговать, — усмехнулся Сашка. — Ты сформулируй задачу…

— Как мне быть с Джангировым? — сократил я до предела сложнейшее уравнение со многими неизвестными.

— Ну, это просто, — засмеялся Хитрый Пес. — Забудь о нем… Как там поэт предлагал? Как косой дождь, пройди стороной… Нет в твоем поле зрения никакого Джангирова…

— Сань, ты что — на всю голову трахнулся? Что ты мне говоришь?

Серебровский достал из фигуристого ведра со льдом бутылку, разлил по рюмкам вязкую от холода водку, подвинул ко мне по янтарно выскобленной столешнице. Взглянул на меня из-под мерцающих стеклышек модных очков:

— Если ты станешь доставать его всерьез, он тебе устроит небывалые неприятности. Ну а уж если ты и после этого не уймешься, он тебя убьет… Это довольно просто…

— Ты это всерьез?