«Надеюсь, вы не хотите, чтобы я так и остался ошельмованным этим проклятым парламентом, который вы только что погребли под обломками его собственного бесчестия».

В начале 1775 года Бомарше развил бурную деятельность. Поскольку Сартин ничего не возразил на его замечание, Пьер Огюстен подал кассационную жалобу на решение суда по тяжбе с Лаблашем, вынесенное на основе доклада Гёзмана, а также написал по этому поводу мемуар, столь резкий, что ни один адвокат в Государственном совете не решился поставить под ним свою подпись. Автор, которого убедили ограничиться подачей в суд апелляции, обратился к новому министру юстиции Мироменилю, ярому противнику парламента Мопу, с просьбой разрешить ему опубликовать свою обвинительную речь против Лаблаша в качестве «необходимого элемента своей защиты».

Просьба Бомарше была удовлетворена, и для того, чтобы дать ему время на издание речи, заседание по рассмотрению его жалобы было перенесено на более поздний срок. Но как это часто случалось с Бомарше, он потерял чувство меры: эта речь, опубликованная 22 января 1775 года, стала блестящей демонстрацией его правоты, но написана она была в форме непристойного памфлета.

В результате, 28 января 1775 года на заседании Государственного совета Бомарше вынесли порицание, из его мемуара были вычеркнуты все оскорбительные выражения, а книготорговцам было запрещено продавать его.

4 февраля 1774 года Людовик XVI, ознакомившийся с содержанием этого произведения, на заседании совета по вопросам публикаций вынес решение уничтожить весь тираж. Таким вот образом Бомарше, уверовавший в то, что он окончательно вернул себе милость монарха, из-за своей неосмотрительности вновь оказался на волосок от опалы.

С помощью Марии Антуанетты ему, по крайней мере, удалось добиться того, что труппе «Комеди Франсез» разрешили возобновить репетиции «Севильского цирюльника». Премьера должна была состояться на сцене театра в Тюильри 23 февраля 1775 года.

Текст пьесы был восстановлен ne varietur по рукописи, сохранившейся в архивах «Комеди Франсез». 10 марта 1774 года Бомарше лично утвердил свой собственный текст и один экземпляр отправил принцу де Конти. Логично предположить, что после передачи произведения на визу цензуре никакой принципиальной правки текста не должно было допускаться. Между тем в феврале 1775 года Бомарше, возомнивший, что его положение при дворе достаточно упрочилось, позволил себе кое-что добавить в текст и существенно изменил его: поначалу «Севильский цирюльник» был обычной пьесой с запутанной интригой, уже тогда страдавшей длиннотами, Бомарше же нашпиговал его намеками на свои приключения последнего времени, в частности на дело с Гёзманом.

В результате пьеса стала еще длиннее, и ее пришлось перекроить: если вначале в ней было четыре акта, то теперь получилось пять. Базиль был переименован в Гюзмана, но в ходе репетиций вновь стал Базилем.

Сравнение этого нового варианта с исходной рукописью не прибавляет славы Бомарше, а лишний раз убеждает, что частенько автору изменяло чувство меры и такта.

Впрочем, вскоре он пал жертвой этих своих переборов. 23 февраля 1775 года зрительный зал театра был переполнен, Париж такого еще не видел. Даже пьесы Вольтера не собирали столько публики.

«Нельзя было выбрать более удачного момента для представления, — писал Лагарп, — ибо популярность автора была огромной, а привлечь еще больше зрителей было просто невозможно».

Публика так многого ждала от этой пьесы, что в результате оказалась разочарованной.

«Всегда очень трудно удовлетворить чрезмерные ожидания, — продолжал Лагарп. — Пьеса оказалась не смешной: длинноты навевали скуку, шутки дурного вкуса вызывали отвращение, а дурные нравы — негодование».

Неоспоримым фактом было то, что Бомарше переборщил с остротами, не зная чувства меры, он изуродовал прекрасную пьесу, низведя ее до уровня парада.

Аплодисменты раздавались лишь во время первого акта, но уже во втором публика начала кривиться и выражать разочарование. Пьеса провалилась.

«Пошлости, неудачные шутки, каламбуры, игра просторечных и даже непристойных слов — короче говоря, скучнейший парад и безвкусный фарс», — отмечалось в «Секретных мемуарах».

И в этой ситуации, столь тягостной для автора, Бомарше проявил себя гениальным драматургом. Он осознал свои ошибки и за двое суток усердной работы переделал всю пьесу; он сократил ее до четырех актов, сохранив из позднейших вставок лишь те, что действительно того стоили, среди них — монолог Базиля о клевете и знаменитое: «Одни меня хвалили, другие шельмовали», и еще: «А знаешь ли ты, что в суде предоставляют не более двадцати четырех часов для того, чтобы ругать судей?»

Пьеса вновь была представлена на суд зрителей в воскресенье 26 февраля 1775 года. На сей раз публика пришла в восторг и не могла скрыть удивления по поводу столь ловко и быстро сделанных исправлений. 28 февраля, в последний день масленицы, был настоящий триумф, Бомарше признали достойным преемником Мольера.

Друзья говорили, что он «вывернулся наизнанку», чтобы пьеса понравилась публике; враги злословили: было бы лучше, если бы он из каждого из четырех актов сделал по пьесе. Сам же он, как всегда, закончил все песенкой, посвященной постановке и провалу «Тщетной предосторожности», сыгранной труппой «Комеди Франсез» на сцене театра в Тюильри 23 февраля 1775 года:

Отныне Бомарше стал известным драматургом, публика отождествляла его с новым персонажем, которого он подарил театру, — с Фигаро.

«Комеди Франсез» дал подряд почти двадцать спектаклей «Севильского цирюльника», что было настоящим успехом. Успех этот принес автору пьесы такую популярность, что стало очевидным — властям придется не только реабилитировать его, но и пересмотреть результаты судебного процесса.

Но милости эти были еще впереди, а 1775 год, так бурно начавшийся, готовил Бомарше новые поручения на дипломатическом поприще и новые поездки в Англию; там он продемонстрирует свое острое политическое чутье, с помощью которого направит в нужное русло французскую политику; но прежде чем возвыситься до этой исторической роли, он окажется втянутым в историю с участием одного из самых любопытных персонажей XVIII века — шевалье д’Эона.

Необходимость вновь ехать в Лондон была вызвана появлением там очередных памфлетов, к авторству которых на этот раз не были причастны ни Тевено де Моранд, ни мифический Анжелуччи.