6–8 июля пароход забрал 183 монаха из Андреевского скита: в отличие от иноков монастыря святого Пантелеимона, имяславцы Андреевского скита не оказали никакого сопротивления солдатам. Таким образом, всего на пароходе «Херсон» был вывезен с Афона 621 монах.

3 июля пароход «Херсон» с находившимися на его борту афонскими иноками прибыл в Одессу. Монахи по совету российского посла были разделены на группы: «с одной стороны, зачинщики и подстрекатели, с другой — невежественные массы. Первые — умелые в революционной и религиозной агитации и безусловно опасны. Вторые — искренно заблуждающиеся, при внимательной над ними духовной опеке могут быть сохранены в лоне Церкви». Наиболее опасные, с точки зрения российской власти, монахи были взяты под арест, остальных разослали по местам прежней прописки, предварительно подвергнув их унизительной процедуре «расстрижения».

17 июля в Одессу на пароходе «Чихачев» прибыла еще одна партия имяславцев, покинувших Афон, числом 212. Из оставшихся на Афоне русских монахов некоторые, опасаясь ареста, вскоре уехали добровольно. В результате русское афонское монашество в течение одного месяца уменьшилось примерно на тысячу человек. Если же сравнивать статистику 1910 и 1914 годов, то разница составляет около полутора тысяч.

* * *

Разгром имяславцев на Афоне получил широкую огласку в прессе. На афонские события откликнулись практически все российские издания, — как правые, так и левые, как лояльно, так и критически настроенные по отношению к церковной власти. Причем почти все они, за исключением официальных органов Синода, осудили насильственное выдворение имяславцев с Афона, осуществленное при помощи военных. Единодушному осуждению подверглись действия архиепископа Никона, которые пресса называла «афонской экспансией», «набегом удалым», «Ватерлоо архиепископа» и другими подобными выражениями. «Пожарная кишка» стала едва ли не постоянным атрибутом Никона.

Во всем, что писалось и говорилось против него, Никон видел жидовский «заговор против русского человека». «Не стыдно ли нам, — вопрошал он, — что жиды сумели захватить в свои поганые руки сотни наших газет?» Но дело, конечно, было не в жидах: погромные действия на Афоне вызвали негодование даже самых заядлых русских патриотов и консерваторов. В статье «Живы ли мы?» Никон восклицал: «Как бы мне хотелось громко крикнуть на всю Русь православную: „Кто жив человек? Отзовися!“» Но никто не отзывался. Вопли архиепископа либо оставались безответными, либо тонули в хоре возмущенных голосов.

Николай Бердяев по поводу афонских событий написал статью «Гасители духа», в которой обрушился с вызывающей критикой на Святейший Синод и на весь российский церковно-государственный истеблишмент. Бердяев, к тому времени уже снискавший известность как философ, литературный критик и общественный деятель, говоря о причинах, побудивших его к написанию статьи, признавался, что у него «не было особых симпатий к имяславству», но что его «возмущали насилия в духовной жизни и низость, не-духовность нашего Синода». Статья интересна не столько богословскими выкладками молодого Бердяева, сколько тем возмущением и негодованием, с которым он воспринял афонские события. Подобные чувства разделяли многие представители верующей интеллигенции, в том числе и достаточно далекие от Церкви, но сочувствовавшие идеям духовного возрождения — идеям, носившимся в воздухе с начала XX века.

Разгром имяславия на Афоне не только не положил конец «ереси», но и вызвал к жизни новый виток имяславских споров. Полемика в России вокруг вопроса о почитании имени Божия развернулась с небывалой силой; в нее включились как богословы и священнослужители, так и общественные деятели, в том числе достаточно далекие от Православия. Общественность была потрясена тем, как Святейший Синод расправился с афонскими иноками, и это потрясение и негодование вылилось на страницы газет.

По мере роста общественной поддержки имяславцев менялось и отношение к ним государственной власти. Важную роль в этом сыграл Император Николай П. До середины 1913 года он, как кажется, оставался в стороне от событий, предоставляя Синоду право принятия решений. Однако вскоре после разгрома имяславцев в июле 1913 года Государь начал проявлять более активное участие в их судьбе.

Осенью 1913 года он встретился с вернувшимся с Афона Мансуровым, у которого спрашивал его мнение о действиях архиепископа Никона на Афоне. Мансуров ответил «в том смысле, что если судить с канонической точки зрения… то действия его правильные. А если признать, что архиепископ Никон должен был главным образом убеждать, то надо признать, что он поторопился с крутыми мерами». В ходе беседы Государь сказал, что, хотя он и не читал книгу «На горах Кавказа», однако «Булатовича знает как лихого офицера», и вообще говорил об имяславцах сочувственно.

Зимой 1914 года сочувствие Николая II имяславцам становится очевидным для широкой публики. 13 февраля он вместе с Александрой Федоровной принимает в Царском Селе депутацию из четырех афонских монахов-имяславцев. По свидетельству монахов, Государь «принял их очень милостиво, выслушал всю историю их удаления с Афона и обещал им свое содействие к мирному урегулированию их дела, а Ее Императорское Величество… настолько была растрогана их печальной повестью, что не могла удержаться от слез». В ходе беседы Государь, между прочим, пообещал инокам, что их вопрос будет разобран церковным собором. После встречи Николай II записал в дневнике: «Приняли четырех афонских старцев из изгнанных оттуда».

Проявление монаршей милости к имяславцам не осталось незамеченным в Синоде, тем более что главный виновник афонского погрома архиепископ Никон так и не был удостоен высочайшей аудиенции после своего возвращения с Афона. 14 февраля, то есть на следующий же день после приема Государем имяславцев, в Синоде началось обсуждение вопроса о 25 монахах-афонцах, подавших прошение о пересмотре их дела.

30 апреля обер-прокурор Саблер официально представил Синоду записку, полученную им от Государя на Пасху. В записке говорилось: «В этот Праздников Праздник, когда сердца верующих стремятся любовью к Богу и ближним, душа моя скорбит об Афонских иноках, у которых отнята радость приобщения Св. Тайн и утешение пребывания в храме. Забудем распрю — не нам судить о величайшей святыне: Имени Божием, и тем навлекать гнев Господень на родину; суд следует отменить и всех иноков… разместить по монастырям, возвратить им монашеский сан и разрешить им священнослужение».

24 апреля 1914 года в Московской Синодальной конторе состоялся суд над шестерыми имяславцами, которые пожелали на него явиться. Малочисленность подсудимых восполнялась многочисленностью судей, среди которых были семь архиереев, два архимандрита и синодальные чиновники. Суд возглавлял почтенный и авторитетный иерарх — митрополит Московский Макарий (Невский). Его диалог с имяславцами восстанавливается по сообщениям прессы:

— Веруете ли вы так, как верует Святая Православная Кафолическая Церковь, как утвердили Вселенские и Поместные Соборы и как верует Святейший Синод и вся иерархия, и не прибавляете ли к этому учению