После ужина ее стало клонить ко сну, и она уже откинулась на спинку дивана, запрокидывая тяжелую голову, но вдруг поспешно вскочила на ноги.

— Я не чувствую рук. Что с моими руками? Мне нужно в больницу. Вызовите врача. Я умираю. Я умираю. Я умру. Сделайте что-нибудь, — орала она, бегая из угла в угол.

Сам некоторое время нерешительно смотрел на нее, но потом, видно, опасаясь, что эти вопли услышат соседи, сказал:

— Собирай вещи, я тебя отвезу в больницу.

Настя, как могла, подхватила свою сумку и потащилась, чуть ли ни падая, к выходу. Уже на улице, на крыльце, ее скрутило. Из горла струей изверглась еда, которую она успела проглотить. После этого ей немного полегчало. Обрадованный Сам предложил вернуться в квартиру. Там Настю снова вытошнило. Но руки уже не немели. Сам попытался уложить ее на диван. Но Прокофьева, едва стоявшая на ногах, приказным тоном потребовала держаться от нее подальше. И ее снова вырвало. Это продолжалось всю ночь с маленькими перерывами. Она залила рвотой весь пол в этой однокомнатной квартирке на окраине Тулузы. И это, наверное, ее спасло от того, что могло бы произойти, если бы она уснула.

Сама себе Настя не могла объяснить, что с ней происходит. Может, потому, что не спала всю ночь, организм дал сбой, возможно, вляпалась в какое-то мистическое дерьмо, наведенное странным водителем, похожим на Экзюпери. Так, дотянув совершенно без сна до утра, она попросила Сама:

— Дай мне, пожалуйста, свой мобильный, я позвоню другу.

— Ты знаешь, у меня батарея разрядилась, — соврал Сам. — Это не моя квартира. Мне нечем его зарядить. Но я могу тебя отвезти за город на трассу, и ты поедешь в другое место к друзьям. Хорошо?

— Хорошо, — ответила Настя, постепенно осознавая, откуда ветер дует. — Купи мне воды, и я поеду в Марсель. Там у меня друзья. Мне нужно промыть желудок.

По дороге Сам остановился и купил ей литровую бутылку воду. Пока его не было в машине, Настя заглянула в свой блокнот, где, как и ожидала, не обнаружила листка с номером телефона этого полуалжирца, тем номером, который он ей вчера сам записал. Вернувшись, Сам вывез ее в конец города, оставил возле съезда на трассу в направлении Марселя и быстро слинял.

Запомнив номер его машины, Настя вырвала из своего блокнота листок и написала по-французски «80 АЕР 31. Это номер машины человека, который мне дал яд. Его зовут Сам». Листок она положила в карман брюк на тот случай, если сейчас упадет и ее найдут мертвой. Все-таки это еще была черта города. И здесь ходили люди. Настя распечатала бутылку, отпила воды и та тут же вылетела наружу вместе с желудочным соком, без остатков пищи. Отравленный желудок по-прежнему ничего в себя не принимал. Ее все так же, как и ночью, мутило и немного трясло. И она едва удерживалась на ногах, чтобы не упасть наземь.

Над портиком церкви Марии Магдалины в Ренн-ле-Шато, которую посетила в тот злосчастный день Настя Прокофьева, красовалась надпись «Terribilis est locus ist». Если бы Прокофьева немного пошевелила мозгами, то она бы разобрала, что это значит, тем более, что в английском языке, который она знала, есть слово terrible, означающее — страшный.

«Страшно место сие», — вот каким бы был перевод. Но Настя вряд ли придала бы этому значение. Путешествуя по Европе, она не раз ловила себя на мысли о позитивности воспитания в стране разрушенных традиций. Это отсутствие «напичканности» мозга всякими предрассудками, свойственными традиционному христианскому обществу, позволяло, как ей казалось, более свободно смотреть на мир. Информация о том, что кто-то считал это место страшным, ее бы наверняка не смутила. Тем более, что ничего кроме убогого сельского антуража, она там не увидела, а такого «ужаса» хватало и в русской глубинке.

Фраза, выгравированная на портике церкви в Ренн-ле-Шато, была почерпнута из 28 главы известной Насте книги Бытия, с которой она, несмотря на отсутствие желания осилить Библию до конца, все-таки была знакома. По книге Бытия Прокофьева как раз в свое время писала реферат по курсу «История религии», который она изучала в университете. И если бы ей сказали, что эта надпись относится к книге Бытия, она, возможно, вспомнила бы историю Иакова, укравшего право первородства у своего брата-близнеца Исава и женившегося сразу на двух своих двоюродных сестрах, имея параллельно половые отношения с их служанками. Все четыре женщины родили от него детей. Как раз этому самому Иакову, когда тот шел к своему дядюшке, у которого он познакомился с четырьмя своими женщинами, приснился сон. В том сне на дороге его что-то так поразило, что он тут же очнулся и воскликнул: «Как страшно место сие, это не что другое, как дом Божий, врата небесные». Сама страшилка, испугавшая Иакова, в тексте Бытия не описывалась. И Настя в шутку подумала, что, наверное, в этом сне было предчувствие «страшной» жизни с этими четырьмя еврейскими тетками.

У Насти Прокофьевой, со скрежетом читавшей текст Библии, создалось тогда об этой книге общее впечатление чуть ли не как об отменной порнопродукции прошлых времен. Она даже специально для выяснения этого вопроса приобрела книжку «Проституция в древности», чтобы ознакомиться, как обстояли с этим дела у древних евреев. Оказалось, что с этим у евреев, как и у древних греков и римлян, было все на уровне. Сама по себе Библия свидетельствовала о том, что сексу в жизни древних народов придавалось немаловажное значение.

После «изучения» книги Бытия у Насти осталась в памяти сплошная каша из имен жен, которых имели братья мужей, которые к уже имеющимся искали себе дополнительных жен. Она не могла взять в толк, чего вообще не могли поделить древние евреи, кроме жен и наложниц. И главное, для чего об этом нужно было писать и ко всему еще называть эту «порнографию» божественной книгой. Для себя она открыла одно, что вместе с ней до конца прочитать этот «шедевр» еврейского литературного творчества были не в состоянии и другие. Иначе бы они видели то же, что она. Само содержание Библии открывало глаза на абсурд истории, где никто ни о чем на самом деле не задумывался, а, повторяя то, что говорили другие, причем не слишком умные и не слишком перспективные в плане человеческого прогресса, просто поддерживал пустую традицию. Такова была позиция Насти Прокофьевой по отношению к христианской религии и ее литературным памятникам. И никакие слова из Библии испугать ее не могли.

Помимо фразы из книги Бытия над портиком церкви Марии Магдалины в Ренн-ле-Шато располагалась еще одна цитата из Нового Завета: «Мой дом был назван домом молитвы…». Ее, тоже на латинском, Прокофьева переписала себе в блокнот, чтобы на досуге разобраться. Помимо удивившей Настю статуи черта, во дворике церкви в Ренн-ле-Шато было еще каменное кресло дьявола. Но русская девушка была не в курсе, что камень с высеченным углублением, который она заметила, осматривая миниатюрный дворовый парк, и был тем самым креслом. Над высеченным в камне углублением был нарисован знак, который каждый русский мог видеть на заборах или в подъездах своих домов. Для Прокофьевой он ассоциировался с подъездом ее знакомого фокусника-иллюзиониста Федьки Аркадьева, возле квартиры которого на стенке неизменно красовался символ педика: кружок с точкой внутри и гребешок над ним. Федька хвастался, что его фамилия расшифровывается, как арка дьявола, но педиком он не был. Точно такое же символическое изображение было, как показалось Насте, на том самом камне у церкви в Ренн-ле-Шато.