излишествах». И поэтому вторая часть нашего дома – с четвертого подъезда по шестой – выглядит уже по-другому. Первая – с красиво разрустованными стенами, с каким-то подобием полуколонн вокруг окон, а вторая – просто гладкий бежевый кирпич. Квартиры, впрочем, внутри ничем особо не отличались, кроме пресловутой «столярки». В первых трех подъездах стеклянные межкомнатные двери были в темных дубовых рамах, а в нашем подъезде и в остальных – просто белое крашеное дерево.

Большие гонорары у нас получал папа. Мамина же зарплата в ансамбле «Березка» была очень скромная. Однако мамин вклад в благосостояние семьи был весьма велик, потому что мама ездила за границу и одевала нас с папой и себя буквально с ног до головы. Мы практически ничего не тратили на одежду. Поэтому папа всегда говорил: «Мы с Алёной купили эту квартиру». Когда я, двенадцатилетний мачо, спросил папу: «При чем тут мама? Это же на твои деньги!» – папа мне всё подробно объяснил. Кажется, даже написал какие-то цифры.

Квартира была прекрасная и очень большая, шестьдесят четыре метра одной только жилой площади. А нежилой, наверное, не меньше тридцати: просторная кухня и очень широкие коридоры. Там мы поставили большие шкафы, и теснее от этого не сделалось.

Как нам достался одиннадцатый этаж – это особая история. В кооперативных домах есть такое правило или обычай: на общем собрании люди тащат из шапки бумажки с номерами своих будущих квартир. Мой папа вытянул квартиру на втором этаже. Это был высокий второй этаж, потому что на первом этаже была библиотека с очень высокими потолками. Но папа все равно страшно огорчился. Через дорогу был магазин. Папа сказал: «Господи, какое несчастье! Столько лет копить на отдельную квартиру, столько лет жить в подвале, для того чтобы потом смотреть в окно и каждый день видеть вывеску «Мясо. Масло. Сыр. Колбаса» – и всё неправда!» Все сочувственно засмеялись, а Леонид Осипович Утесов вдруг сказал: «Витя, давай меняться, а то я вытянул самый верх. Представляешь себе, какой ужас! – продолжал он. – Я точно знаю, что первые два месяца лифт работать не будет. Но я ни в жизнь не поднимусь на одиннадцатый этаж».

Кстати говоря, Утесов оказался прав. Первые месяцы лифт и в самом деле не работал. Поэтому мы, собираясь на улицу, заранее составляли себе, так сказать, маршрутное задание. Типа магазин – почта – сберкасса, потому что просто так на одиннадцатый этаж не набегаешься. Тем более что потолки у нас были 3.20. То есть этот одиннадцатый этаж был, наверное, как пятнадцатый в современных панельных домах. Мы поменялись с Утесовыми и были страшно довольны, тем более что наша квартира оказалась заметно большей площади, чем квартира на втором этаже, по причине кирпичных стен, которые на первых этажах были толще, чем на верхних, поскольку стены были несущие.

Сверху видно было Садовое кольцо – как оно едет от Маяковки к Самотечной и обратно. Чуть левее ребристым айсбергом плыл театр Советской Армии, а правее и вперед торчало высотное здание на Лермонтовской и гостиница «Ленинградская» у трех вокзалов. Садовая тогда была гораздо у́же, чем сейчас, Самотечную эстакаду только начинали строить. Посредине Садовой был длинный прямоугольный двухэтажный дом. Когда-то, совсем давно, там была дешевая гостиница, а тогда, в 1960 году, – скверная столовая «Радуга» и какие-то мелкие магазинчики и мастерские. Сверху был виден внутренний двор с ящиками и флягами из-под сметаны. Дальше была маленькая площадь перед аптекой (сейчас аптеки нет и тех домов нет тоже – на этом месте московская ГИБДД).

Площадь называлась Угольная. Я сначала думал, что она Уго́льная – от слова «угол» – правда, она была почти треугольная. Но она оказалась на самом деле У́гольная, потому что там сто лет назад продавали уголь. А еще раньше она называлась Дровяная. Смешно сказать, но в Москве была своя Сенная площадь – тоже совсем рядом с нашим домом, сбоку от Страстного бульвара, рядом с Екатерининской больницей.

Но я что-то отвлекся. Итак, смотрим в окно.

Левее Угольной – если сверху смотреть – было красивое старинное здание XVIII века. Сначала это был дворец графа Остермана-Толстого, а потом Московская духовная семинария – до революции, конечно. А когда я на него сверху любовался, это был Совет министров РСФСР.

В самом начале 1970-х на Самотечной открылось новое здание кукольного театра Образцова – а раньше он был на Маяковской (теперь снова Триумфальная). Если встать спиной к памятнику Маяковскому, то он был слева от красивого четырехэтажного здания, где сравнительно недавно был ресторан «Ростикс» (совсем давно там был ресторан «София», а наверху – редакция журнала «Юность»). Новое здание театра Образцова было с огромными музыкальными часами на фасаде. Двенадцать домиков по кругу – на каждый час свой сказочный персонаж. В одиннадцать часов из домика выходил волк. Водку тогда продавали с одиннадцати часов, и это время сразу стали называть «час волка». «Ждем, когда волк выскочит», – говорили московские алкаши, переминаясь у магазина. В полдень и в полночь наружу показывались все звери. Играла музыка. Перед театром собиралась небольшая толпа: в полдень – туристы и мамы с детьми, а в полночь – веселые подвыпившие граждане. Бывало, останавливались такси, и оттуда вылезали разгульные немолодые кавалеры со своими слегка помятыми, но яркими дамами – этакий шик притормозить у часов и дождаться механического концерта. «Пусть счетчик щелкает, мне все равно!» Москва жаждала развлечений. Театр был виден из наших окон, и слышен был перезвон часов – гул автомобилей его не заглушал. Вспоминается папин рассказ «На Садовой большое движение». Движение на Садовой было, конечно, большое. Но не такое, как сейчас, сравнения нет.

Квартира была прекрасная. Широкий коридор, направо дверь в мою комнату с балконом, дверь, кстати, говоря, стеклянная, но с рубчатым непрозрачным стеклом. Впереди, за двустворчатыми, тоже рубчато-стеклянными дверьми, была главная комната. Налево коридор в кухню, перед которой по тогдашней технической привычке были ванная и сортир. Кухня, кстати говоря, тоже была с балконом. Из этого коридора дверь направо вела в большую, выходившую на улицу комнату, где родители оборудовали спальню.

Конечно, планировка не самая лучшая. Особенно если учесть, что главная комната соединялась со спальней тоже двустворчатой стеклянной дверью. Красиво, но неудобно, нефункционально. Но бывало и хуже. В 1973 году я целый год прожил в роскошной квартире в «академическом» доме, которая была спланирована ну совершенно по-идиотски. Стодвадцатипятиметровая пятикомнатная квартира, в которой мог жить либо взвод десантников, либо бездетная пара – все смежно-анфиладное. Наш дом строил архитектор Смирнов (мало кому известный), а тот дом – великий и знаменитый Щусев. Настоящим заявляю, что архитектор Смирнов был более здравомыслящим, чем архитектор Щусев, у которого лучше всего получилась однокомнатная