— Мне жаль, что приходится говорить тебе это, Маттео.

— Я знаю, что ты дружил с ним. Старик умер.

Ах! Я снова почувствовал боль. Такую же боль я испытывал, Когда умерла бабушка.

— Он был такой старый и хилый, — быстро сказал я, чтобы утешить самого себя.

— Его труп нашли в Арно, — тихо произнес Грациано.

— Он слишком любил выпить…

— Так-то оно так, но…

— А течение в реке такое быстрое, — тараторил я, не давая Грациано вставить хоть слово, — с тех пор, как начались весенние ливни. Он, наверное, просто упал в реку. Сейчас ведь свет не везде, и там, где он живет, так темно. В той части берега почти нет фонарей. Вероятно, он поскользнулся в темноте и упал в реку.

— Нет, скорее всего, он не утонул.

Я не замечал разверзающейся передо мной пропасти.

— Должно быть, утонул, что же еще?

— Маттео, ночная полиция считает, что тут что-то связанное с вендеттой. Они думают, что он отказался сообщить какие-то сведения, и его за это убили. Но что бы с ним ни случилось, самым странным было вот что. Когда они нашли его тело, то увидели, что бедняге выдавили глаза.

Ему выдавили глаза.

Какая страшная смерть!

И все потому, что писец отказался дать какую-то информацию. Но какую именно? Со своей точки он мог видеть и слышать все. Однажды, сидя на своем обычном месте у угла башни, он мне это продемонстрировал: в том месте, где, сходя с широкой улицы в узкий проулок, ведущий к мосту, люди волей-неволей шли ближе друг к другу, звуки их речи легко достигали ушей старика, совершая вокруг него естественный акустический круг.

«Знание может быть опасно».

Так сказал много лет назад отец Бенедикт, монах из больницы в Аверно.

Кто преследовал и убил Левого Писца? И почему?

Письмо, которое передал мне Грациано, все еще было у меня в руке. Наверняка оно от Элизабетты. Ведь никто другой никогда мне не писал. Но, посмотрев на надпись с внешней стороны, я понял, что это не ее почерк. Это написал другой человек, и я знал кто.

Это было письмо из могилы. Написанное рукой Левого Писца.

«Маттео, если тебя действительно так зовут, я пишу тебе для того, чтобы предупредить: тебе угрожает смертельная опасность.

Ты должен немедленно покинуть Флоренцию и уехать отсюда как можно дальше. Не говори мне, куда ты направляешься, и не пытайся снова связаться со мной. Сам я тоже собираюсь бежать отсюда подальше. Недавно во Флоренции появился один человек. Он ищет мальчика, приметы которого полностью соответствуют твоим. В прошлые времена, чтобы не голодать, я собирал всякие сведения и передавал их одному человеку, соглядатаю, платившему мне за информацию. Этот соглядатай и сообщил мне, что некто хочет расспросить меня о тебе. Нынче вечером я должен встретиться с этим человеком у реки. Но я туда не пойду. Потому что вчера я видел этого человека, когда он стоял у моста. У него внешность злодея, и ногти на больших пальцах загибаются, как когти.

Лучше, если мы больше не будем встречаться и разговаривать друг с другом. Я желаю тебе всего доброго. У тебя острый ум, Маттео, и ты не должен растрачивать его впустую.

Будь осторожен.

Левый Писец»

Меня охватил ужас.

«У него внешность злодея, и ногти на больших пальцах загибаются, как когти».

Сандино!

Это мог быть только он.

Я подумал о письмах Элизабетты. Их содержание оставалось в памяти писца. Я ударил себя кулаком по лбу. И единственной причиной того, почему старик знал их содержание, были мои гордость и упрямство, заставившие меня отказаться от обучения чтению, когда маэстро впервые попросил меня об этом. Писец был очень умным человеком. Наверняка он запомнил все имена, названия мест, которые она упоминала, прочие детали, по которым Сандино мог меня выследить.

Я вытащил из поясного кошелька письма Элизабетты и снова перечел их. Она упоминала Мельте и Перелу. У меня затряслись руки. Сказал ли ему писец, у кого я работаю? Что он успел сообщить Сандино перед тем, как тот убил его?

Уже занималась заря, а я еще не сомкнул глаз. Однако не успел я подумать о том, что мне теперь делать, как на улице раздался шум. Зороастро распахнул дверь и ворвался в сарай.

— Он согласен! Согласен! — Он обнял меня и приподнял. — Сегодня мы сделаем это! Птица поднимется в небо! Мы полетим, Маттео! Мы полетим!

Мы тайком перетащили летающую машину на площадку, возвышавшуюся над лесами и каменоломнями.

— Чтобы взлететь, ты должен разбежаться! — сказал хозяин.

— Знаю! — кивнул Зороастро, пристегивая ремни, прикрепленные к раме.

Своими коричневатыми руками кузнеца он со всей силы ухватился за опоры, и от напряжения на его руках вздулись вены.

Приготовившись, Зороастро начал разбег.

Мы бежали вместе с ним.

Для такого невысокого человека, как он, скорость Зороастро развил очень приличную.

Впереди показался край утеса.

И вдруг я понял, что не смогу остановиться.

Меня понесет вперед!

И тут чья-то рука схватила меня за рубаху. Фелипе!

Я услышал треск разрываемой рубашки и споткнулся. Но другая рука — вернее, руки — схватили меня за пояс и оттащили назад. Я был спасен.

А машина с Зороастро стремительно рванулась вниз и исчезла. Мы легли на траву и подползли к обрыву. Он парил внизу под нами, и потоки воздуха несли его. Мы слышали его крик, полный удивления и счастья.

Он и в самом деле летал!

Так и следует записать: Зороастро в самом деле летал.

Но тот же самый ветер, что взметнул его высоко в небо, принес с гор грозовые тучи. Где-то внутри этих туч сверкали молнии. Само небо сотрясалось. Порывы шквального ветра бились о склоны холмов.

И мы ничего не могли с этим поделать.

Нам оставалось только смотреть, как белая летающая птица была подхвачена вихревым потоком и смята, как хрупкая игрушка, могучей нечеловеческой силой.

Зороастро врезался в землю.

Он умирал пять дней.

Пять долгих дней мучительнейшей агонии.

Хозяин метался по сараю, расшвыривая все на своем пути.

— Уничтожьте все это! Уберите все с глаз моих долой! Чтобы я никогда ничего этого больше не видел!

Должно быть, он плакал.

Наверняка он оплакивал потерю друга. Каково было ему, знающему так много о человеческом теле, сделавшему так много рисунков, понимающему устройство всего на свете, смотреть беспомощно на разбитые вдребезги кости друга и понимать, что восстановить их нельзя! Должно быть, он был просто убит горем. Но мы этого не видели.