для жарки, а его шестилетний сын помогал держать ее в равновесии. Осколок жестянки оторвался и вонзился в бедро мальчика. Саид еще не проверял рану, но крови было много, и выглядело это серьезно. В медпункте мы зажгли масляные лампы и поспешно провели отца и сына в процедурную.

У мальчика по ноге текла кровь, и он был в шоке от боли и страха. Я осмотрела и прощупала раненую ногу. Ребенок закричал от боли. Отец определенно сдерживался, чтобы не заплакать, и умолял меня помочь его сыну. Он не знал, что делать: попытаться добраться до больницы в городе или привезти мальчика сюда. Тот факт, что теперь в деревне появился настоящий доктор, оказался решающим. Но смогу ли я что-нибудь сделать?

Прежде всего нужно остановить кровотечение, сказала я ему. При помощи Саида я наложила тугой жгут на ногу мальчика, прямо под раной. Кровь заливала ногу, хлестала из разорванных вен, но жгут по крайней мере ослабил поток. Я попросила Саида вскипятить воду и простерилизовать иглу и нить. Он зажег угольную плиту и поставил на нее кастрюлю. Саид действовал невозмутимо, и это вселяло в меня уверенность: у нас все получится.

Я никогда еще не зашивала таких серьезных ран. Жестянка пропорола малышу мышцу. Я видела, как в кровавой глубине плоти призрачно белеет бедренная кость. Главным образом меня беспокоила потеря крови. Обезболивающего у нас не было, и я знала, что необходимо действовать быстро, поскольку была уверена, что долгого путешествия в больницу в Хашме мальчик не перенесет.

Саид протянул мне стерильные иглу и нитку. Я попросила отца ребенка подержать его, потому что будет больно. Саид стянул края рваной раны, и я начала шить под отчаянный детский крик. К тому времени, как я закончила, я пропотела насквозь и ослабела от нервного напряжения. Но по крайней мере зияющая рана была плотно стянута. Мы обмыли и перевязали ее. Дело было сделано.

Я обернулась к родителям малыша — к тому времени к нам уже присоединилась мать — и увидела в их сияющих глазах страх и благодарность. Я сказала им, что их сын должен остаться в медпункте, под моим наблюдением. А они пусть возвращаются рано утром, и мы начнем курс антибиотиков, чтобы убить возможную инфекцию.

Перед отъездом отец мальчика счел необходимым представиться. Его звали Осман, а его жену — Муна. Ибрагим, которого я лечила, был младшим из их четверых детей. Они принадлежали к племени берти, черных африканцев, чьи земли граничат с землями загава. Муна, примерно моя ровесница, излучала глубокую сердечность. У меня возникло предчувствие, что она, Осман и я станем добрыми друзьями.

Малыш Ибрагим хорошо спал ночью, а к утру немного окреп. Я запретила ему покидать кровать или выходить играть, и через неделю стало ясно, что самая страшная опасность миновала. Муна и Осман пригласили меня в свой дом поужинать, поболтать и отдохнуть. По деревенским меркам они считались зажиточными, потому что Осман был торговцем с серьезными связями среди областных вождей загава. Я наслаждалась их компанией и дружбой. И как бы я ни возражала, они были убеждены, что я спасла жизнь их сыну.

Кто знает, возможно, и так. В любом случае вскоре им предстояло спасти мою.

18

Доктор-бунтарка

Старшая жена Абахера жила недалеко от медпункта. Дети ее выросли и разлетелись кто куда, и в хижине было много места. Поскольку теперь я стала «дочерью» Абахера, он и слышать не хотел, чтобы я жила где-нибудь еще. Эту его первую жену звали Асия — так же, как мою младшую сестренку. Лет пятидесяти с лишком, по возрасту она была ближе к бабуле Сумах, чем к моей маме. Асия сразу же взяла меня под свое крыло, став мне матерью и лучшей подругой в одном лице. Она обстирывала меня, а по вечерам готовила мои любимые блюда.

Днем Асия приторговывала на деревенском базаре. Она продавала гоу — муку, используемую для приготовления асиды, специи и мусарран — пучки сушеных кишок животных, которые используются для традиционного рагу. Каждую третью ночь Абахер приходил навестить ее. Асия подавала излюбленные им лакомства, болтала с ним, пока он ел, а потом отсылала его к какой-нибудь из младших жен. Я стара и бесплодна, говорила она, ступай и поработай своей штуковиной с одной из молодых.

Абахеру было за шестьдесят, но у него уже имелось четверо детей от младшей жены. Он хотел продолжать плодить детей, пока в состоянии делать это, а может, и до самой смерти. Абахер надеялся, что, когда он умрет, его младшие дети будут расти в большой семье, под присмотром старших братьев и сестер.

Он в любое время мог привести кого-нибудь в дом, чтобы познакомить со своей новой «дочерью». Она — настоящий живой врач, гордо заявлял он. Я не возражала и охотно исцеляла гостя от хворости.

Каждый вечер мы с Асией, поужинав, сидели под звездами. Порой она замечала мою глубоко затаенную печаль. Будущее тревожило меня. Я не забыла тайную полицию в Хашме и их мрачные угрозы. Но больше всего я боялась за свою деревню. Война может дойти до нее в любой момент, а я ничего не узнаю, застряв здесь, в Маджхабаде.

Как ни стала мне близка Асия, я не могла поделиться с ней своими проблемами. Я носила их в себе, мне вообще не хотелось посвящать в них никого из здешних. Я боялась, что, если я все расскажу Асии, она решит, что здесь для меня слишком опасно. Я боялась, что она будет настаивать, чтобы я прекратила работу, не навлекала на себя неприятности, и велит возвращаться в деревню. Этого я не хотела. Я по-прежнему считала, что моя работа важна. Я по-прежнему чувствовала, что, помогая моему народу, я участвую в его борьбе.

Думая об отце, я не сомневалась, что он посоветовал бы мне использовать свои знания и умения для помощи общему делу. В любом случае мне казалось, что в Хашме я перешла некую черту и была теперь частью этой войны. Асия, разумеется, объясняла эту печаль моим образом жизни. Какая может быть у женщины надежда на счастье, вопрошала Асия, если она одинока и бездетна?

Асия умела мягко подавать такие вещи.

— Ты почему не замужем, дочка? Ты должна рожать детей, а не путешествовать и жить в одиночестве.

— Да куда уж мне, — отвечала я. — И вообще, хватит уже всех этих вопросов! Дай пожить спокойно.

Но Асия лишь тихонько посмеивалась над моими