— У тебя уже должно быть трое-четверо детей, как у младшей жены Абахера. И что только выйдет из этой твоей чудной жизни, как ты думаешь?

— Все критикуешь, — насмешничала я. — А ведь ко мне подобает относиться с почтением. Разве ты не знаешь, что я врач?

— Заморочили тебе голову ученостью всякой. Я тебе мужа подыщу. В этой деревне наверняка сыщется какой-нибудь неженатый мужчина…

* * *

Однажды вечером, примерно через месяц после моего прибытия в Маджхабад, Абахер привел ко мне посетителя. Я уже привыкла к гостям, но молодой человек выглядел очень странно: голова почти полностью обмотана шарфом, видны были только глаза. Обменявшись с ним несколькими словами, я спросила, не болен ли он. Он сказал, что он — нет, но вот его друг ранен, ему нужны перевязочные материалы, бинты, антисептическая мазь и антибиотики. Пусть приходит в медпункт, сказала я. У меня нет возможности раздавать лекарства направо и налево.

Я заметила, как молодой человек взглянул на Абахера. Тот кивнул:

— Ты бы показал ей. Она мне как дочь. Ей можно доверять.

Молодой человек приподнял на себе одежду — под ней была грязная окровавленная повязка. Мгновение он изучающе смотрел на меня, затем указал на рану.

— Так это ты ранен! — воскликнула я. — Но почему же ты сразу…

Я не стала договаривать. Я уже сообразила, почему он не решался открыться. Мне лучше было бы ничего не знать. Тогда я, по крайней мере, могла бы сослаться на неведение, если бы помощь ему навлекла на меня беду.

— Можно? — спросила я, наклоняясь, чтобы осмотреть его поврежденную ногу. Он вздрогнул и снова взглянул на Абахера. — Я должна осмотреть. Я врач. Я тебе помогу.

При свете масляного фонаря я развернула грязную повязку. Ему повезло. Пуля прошла сквозь икроножную мышцу, не задев кость. Но рана была все еще скверной и могла воспалиться.

— Когда это произошло? — спросила я.

— Три дня назад, — ответил он. — Я слышал, что тут есть доктор загава — наша сестра, на нее можно положиться.

Я повернулась к Абахеру:

— Нужно отвезти его в медпункт: рану необходимо промыть и перевязать, а здесь я этого сделать не могу.

Абахер улыбнулся:

— Как скажешь, дочь моя доктор.

В медпункте я устроила молодого человека на одной из кроватей, велела Абахеру вскипятить воду и простерилизовать инструменты. Молодому человеку я велела внимательно следить за моими действиями, чтобы научиться делать это самому, потому что догадывалась: в обозримом будущем он не вернется. Я сняла повязку, промокнула рану, удалила омертвевшую кожу и нанесла антисептический крем. Потом наложила на рану чистую марлю и снова перевязала.

— Можешь остаться на день-другой? — спросила я. — Я хочу понаблюдать за раной, мало ли, вдруг какая-нибудь инфекция.

Он покачал головой:

— Нет, сестра. Но спасибо тебе за все…

— Как думаешь, сам сумеешь справиться? — спросила я.

Он улыбнулся:

— Я не доктор, но постараюсь.

— Я дам тебе достаточно материала, чтобы ты мог сам промывать и перевязывать рану, хорошо?

Молодой человек протянул руку:

— Сестра, тут вот еще что. В зарослях лежит мой друг, его изрешетило пулями. В деревню он прийти не может — это рискованно. Не дашь ли мне лекарств и для него?

— Опиши мне его раны, — попросила я. — Я соберу еще один пакет.

Было уже за полночь, когда раненый боец ушел. Возвращаясь с Абахером в дом Асии, мы ни словом не обмолвились о происшедшем. Оба, не сговариваясь, понимали, что так будет лучше. Теперь я знала, что Абахер помогает бойцам загава, а он был уверен в моей готовности оказывать им медицинскую помощь. Сегодня я окончательно и бесповоротно перешла черту.

Очевидно, слухи среди бойцов в саванне распространились быстро. Два дня спустя ко мне пришел другой, и этот явился прямо в медпункт. Длинное одеяние полностью скрывало его раны. Он говорил со мной на загавском — языке, которого никто другой не понял бы: Саид был из племени берти, а медсестры — из племени массалит. Снабдив пакетом с перевязочным материалом, мазями и антибиотиками, я отправила его восвояси.

Огнестрельные ранения почти всегда можно распознать безошибочно, но этот человек своих не показал. Раненые стали приходить всё чаще: либо ко мне домой, если их нужно было осмотреть, либо в медпункт. Те, что приходили в медпункт, объясняли, в чем дело, и я отпускала их с пакетом медикаментов и инструкциями.

Однажды я попросила Саида принести мне пакет лекарств со склада. У медпункта не было бюджета как такового, но нам ежемесячно выделяли определенное количество медикаментов. Мы брали с пациентов небольшую плату за рецептурные лекарства, и эти деньги шли на покупку древесного угля для печей, масла для светильников и всяких других необходимых припасов. Пакет, о котором я попросила Саида, состоял в основном из перевязочных материалов для огнестрельных ранений.

Мгновение он озадаченно смотрел на меня, потом спросил, для чего это нужно. Я сказала ему, что заболел кое-кто из родных, и я хочу передать пакет в деревню. Я была уверена, что Саид, как и остальные сотрудники, знает, чем я занимаюсь, но никто из них никогда не возражал. Если бы кто-то из них чувствовал, что я подвергаю их опасности, они бы так и сказали.

* * *

Раз в неделю я ходила ужинать к Муне и Осману. В этом выражалась их благодарность за спасение жизни сына. Я инстинктивно чувствовала, что могу доверять им. Мы беседовали до глубокой ночи. В нашем районе случилось несколько мелких инцидентов, но прямой угрозы деревне пока не ощущалось. Мы вспоминали, какой мирной была наша жизнь, пока арабские племена не начали нападать на деревни и убивать людей. Кто мог постичь, откуда вдруг забила ключом эта ненависть?

Я призналась, что на самом деле не чувствую себя в деревне как дома. Правда, я довольна работой, и это очень важно, но порой я задаюсь вопросом, почему не управляю таким же медпунктом у себя в деревне. По крайней мере, случись что, моя семья была бы рядом. А здесь мне одиноко. Муна и Осман утешали меня. Ты вовсе не одинока, говорили они. Ты спасла нашего сына и стала нам сестрой. Если что-то случится, мы всегда поможем тебе.

Ужины с Муной и Османом неизменно наводили меня на мысли о доме. Я решила попытаться дозвониться до дяди Ахмеда. Меня по-прежнему тревожило, что в случае нападения на деревню я ничего не узнаю.

На базарной площади Маджхабада имелось радио с большой кабельной антенной, привязанной к дереву. Люди называли его «радиотелефоном», и за небольшую плату