последнем варианте Шишкина оказывается почти идентична сохранившимся в черновике репликам этой Клюшкиной, урожденной Сновидовой [Ерыкалова 1994: 200–202].

Одна из основных претензий Булгакова к Вересаеву заключалась в том, что последний, как правило, растягивал свои сцены, добавляя слишком много деталей в речь персонажа[193]. Другая претензия состояла в том, что Вересаев слишком подробно характеризовал роли, причем персонажи казались Булгакову слишком низкими или слишком мелкими. Примером обоих недостатков может служить вересаевская версия сцены из третьего действия в квартире Геккерена. Она начинается с того, что Геккерен, голландский посланник и влиятельный в свете человек, торгуется с покупателем из-за кружева и бархата, который он привез из-за границы. Дантес, входя, произносит раздраженно: «Опять торговля! Как это тебе не противно, отец! Ведь могут узнать, что ты, пользуясь привиллегиями дипломата, провозишь без пошлины заграничные товары для спекуляции» [Вересаев 1935: 8]. Посланник ведет себя как торговец, и это смущает его приемного сына. Они продолжают ссориться, и Геккерен заявляет о том, что им не хватает денег из-за расточительства Дантеса, но тот снова обвиняет приемного отца, переживающего из-за подобных вопросов, в мелочности. В данном случае Вересаев мог иметь в виду очень похожие сцены, происходившие между Пушкиным и его отцом, однако Булгаков не согласился бы использовать детали из биографии Пушкина для характеристики Геккеренов.

Далее в той же сцене Геккерен получает письмо от Пушкина, провоцирующее его послать вызов на дуэль. Барон реагирует с типичным для него испугом и порывистостью. Сам он драться боится, но не хочет и того, чтобы в дуэли участвовал его приемный сын. Вересаеву явно хотелось показать презрение, которое испытывали Геккерен и Дантес к русской культуре. Однако из текста Вересаева следует, что ксенофобия царила и среди русских. Так, например, в сцене на Мойке толпа выражает недовольство тем, что французскому гражданину позволяют увидеть тело Пушкина, в то время как русская полиция не пускает русских. Когда в дом проходит доктор Арендт, одно из действующих лиц в толпе, приказчик, протестует: «Француз подстрелил, немец залечил» [Вересаев 1935: 14]. Чуть раньше, когда Геккерен, Дантес и граф Строганов обсуждают дерзкое письмо Пушкина, Геккерен продолжает сомневаться, ставя точки над i в прямолинейной вересаевской манере:

Но граф, как эта дуэль отзовется на моем официальном положении? Могут получиться большие неприятности. И здесь есть еще одно осложняющее обстоятельство: говорят, г. Пушкин – национальный ваш поэт. Если Жорж убьет его, – кто знает, какие обвинения посыпятся на него со стороны толпы? Не лучше ли потребовать у графа Нессельроде оффициального удовлетворения? [Вересаев 1935: 10].

Какова была реакция Булгакова на эту сцену? «Растянуто». Вересаев пытается показать, что у Дантеса тоже есть чувство чести, поскольку этот молодой человек заявляет: «Обо мне и так говорят, будто я женился потому, что испугался дуэли. Го-ля-ля! Я им покажу, боюсь ли я дуэли» [Вересаев 1935: 10]. Здесь снова следует одна из булгаковских претензий: заставляя Дантеса восклицать «Го-ля-ля!», мы по ассоциации принижаем и Пушкина, считал драматург.

Контраст в финальных сценах у Вересаева и у Булгакова показывает разницу в подходах, которых придерживались два автора. В вересаевском варианте «плохо одетый человек» за окнами пушкинской квартиры на Мойке кричит: «Ведь это что же такое! Пушкина убили, – можно сказать, солнце России! Чего смотрело начальство?» [Вересаев 1935:15]. Булгаков вместо этого неуклюжего упоминания о пушкинской посмертной славе (о «солнце России» писал в некрологе В. Ф. Одоевский) включил в пьесу другого предвозвестителя пушкинской славы, и сделал это снова с помощью стихов. Молодой человек, взобравшись на фонарный столб у квартиры, декламирует «Смерть поэта» Лермонтова. Это не только дань памяти Пушкину, но и указание на то, что его смерть вдохновила новые произведения. Вересаеву хотелось изобразить «живого Пушкина», Булгакова больше интересовал Пушкин бессмертный.

В творчестве Булгакова изменился угол зрения на исторического персонажа. Если сравнивать пьесы «Мольер» и «Александр Пушкин», то можно заметить изменения, произошедшие между 1929 и 1934 годами в мироощущении Булгакова и в его взглядах на жизнь, а также в его отношении к «полезному прошлому». Ранее булгаковский Мольер был готов как угодно унижаться и кланяться, чтобы ублаготворить своего короля. Эта модель поведения казалась Булгакову полезной в то время, когда он еще надеялся, что такие писатели, как он, смогут продолжать работать в Советском Союзе. Но когда Булгаков начал работу над пьесой о Пушкине, он сам стал таким же непримиримым, как и его неспособный подчиниться герой. Прошлое уже казалось Булгакову не «складом правильных позиций и идеалов, которые можно к чему-то приспособить», как сказал бы Брукс, но наоборот – местом трагедий для художника. По словам Ерыкаловой,

«Александр Пушкин» – пьеса об уходе, о неизбежном трагизме конфликта «художник и власть», о невозможности поднадзорного творчества, о сохранении творческой свободы даже ценой смерти. Эту ситуацию «невозможности существования» отразила необычная структура булгаковской пьесы: в ней отсутствует герой, именем которого она названа [Ерыкалова 1994: 187].

В произведениях о Мольере Булгаков следовал за жизнью драматурга, однако в пьесе о Пушкине он сосредоточился на смерти поэта.

Разумеется, главной чертой «булгаковского Пушкина» было его отсутствие на сцене. Булгаков показал последние дни жизни Пушкина, когда он уже не был полноправным хозяином своей судьбы, но зависел от своей любившей флиртовать жены, от вращавшихся в петербургском свете иностранцев, от соперничавших с ним амбициозных литераторов, а более всего – от Николая I и его армии шпионов. Вересаев, напротив, последовательно пытался подчеркивать значительность роли, которую Пушкин играл при жизни, добавляя в пьесу реплики о «национальном поэте» и «значительной известности» его стихов. Для Булгакова, который включал в пьесу в качестве подтекстов стихи Пушкина – от «Зимнего вечера» до «Евгения Онегина», – Пушкин обрел бессмертие еще при жизни и не нуждался в дополнительной рекламе.

Выбрав название «Александр Пушкин» и тем не менее сосредоточившись только на самых последних днях жизни поэта, Булгаков, как кажется на первый взгляд, следовал примеру тыняновского романа о Грибоедове. Однако если Тынянов включил в роман «Смерть Вазир-Мухтара» большую часть биографии Грибоедова, то Булгаков перевернул эту формулу, оставив в биографической пьесе только смерть Пушкина. Здесь Булгаков в некотором смысле «перевернул» и неудавшиеся решения проблемы пушкинской биографии, предложенные Тыняновым и Ходасевичем. Эти авторы строили сюжет с самого начала жизни поэта и затем обрывали его, так, в сущности, и не рассказав о жизни Пушкина. Булгаков же изобразил дни жизни Пушкина, когда она была почти завершена. Тут можно заметить двоякую иронию. Булгаков оставлял поэта за кулисами и убивал его, провозглашая в то же время, что показывает его жизнь.