всё сейчас расскажу по порядку, а потом хочу и тебя послушать. Ты согласен?

— А что мне ещё остаётся? — Алекс обнял её и они заговорили вполголоса, поднимаясь по широким ступеням к деревянной террасе.

Она полюбила его тоже сразу безоглядно. Ей было совсем не до вопросов — они так подходили друг другу! Бьянка испытывала незамутнённое чувство доверие к Рикардо. Ни минуты не сомневалась она и в том, что он ее достоен! В самом деле, его итальянский был безупречен. Это был язык образованного человека, получившего и должное воспитание. Он держался тоже, как должно. Всё, что она видела и слышала, было тому порукой. Не приходилось сомневаться также, что он от неё без ума. И пока она не увидела фотографии на столе…

— Понимаешь, мне пришло пару раз в голову, а вдруг ты не свободен? Но когда ты сказал, что не женат, я поверила. Всё, и точка.

— Но я правда…

— Подожди, не перебивай. Я ещё удивлялась, у тебя проскользнули два-три слова… Так говорят только здесь, на Искии. Но было сразу ясно, что ты из большого города и приезжий. И вдруг! На столике вижу фотографию, а там… — Бьянка замолчала, выжидательно посмотрела на молодого человека, и продолжила, — у нашего летнего дома в ФорИо стоишь ты… я тебя сразу узнала, лет десяти от роду рядом с моей собственной тётей, а около тебя сидит в кресле дядя Карло Риццони. Это моя мама его так называла — дядя Карло. Ты мне честно сразу скажи, хоть я и сама точно знаю, дядя Карло — это твой папа? Ну отвечай, сейчас же!

Следующая пауза затянулась несколько дольше. Алекс не отпирался, и Бьянка смилостивилась.

— Дальше довольно просто. Ты ведь понимаешь, что такое у нас родство. Мы с тобой, конечно, десятая вода на киселе, и слава богу. Но моя бабушка и твой папа уже поближе, и у них были прекрасные отношения. Его история в своё время наделала много шума. Он был уже совсем зрелый человек, когда…

— Когда я появился на свет?

— Да, мой милый, получился скандал в благородном семействе. Мало того, что дядя Карло был коммунист. Он ещё так и не женился, как полагается порядочному католику. Ну вот, когда я показала это фото у себя дома, а я его тихонько щёлкнула — каюсь, мне рассказали всю историю подробно. И про маму парижанку, бросившую дядю Карло — дипломата, много лет проработавшего в Москве, с младенцем, и про то, что он давно умер, и ты потом совсем потерялся… Прости, если я тебе сделала больно. Ты молчишь?

«Мама — парижанка… О, Алекс не был сиротой, как Сима Неделько. Общительный, подвижный, ловкий музыкальный парень. Безупречный московский выговор, и в то же время эта экзотическая внешность… «латинос»? Нет, индус… А-а-а, впрочем, хрен с ним! Давай дружить! Как попал в наши палестины? Девчонкам это не так важно, когда парень так хорош собой. Ребятам в команде тоже важнее его отличный пасс. Вдобавок он играет на всём на свете. Поёт и…» У Алекса не было проблем.

— Но, стоп. Как же всё-таки попал? Ответ был на удивление прост.

— Что и говорить, они ни бельмеса не понимали про СССР, двое молодых социологов из Парижа. Они просто искренне увлеклись Россией. Это был лозунг, символ, знамя! А еще — их левые убеждения и петушиный задор, страна победившего пролетариата и интернационализм! Правда, пролетариат их трогал не очень. Но второе длинное слово… Внешность Франсуаз не оставляла никаких сомнений, что её родители не имели расовых предрассудков. Ну а Рене был стопроцентный француз.

Первым делом, взять вина, розмарину, и добавить сенегальские ритмы, крутизну бедра, бровей, губы, виноград, прованского масла и чуть-чуть корицы с ванилью. Да, и следом, какао-масло! Получилось просто отлично. Дочка вышла — трюфелька с перцем.

Итак, они увлеклись Россией и, прежде всего, начали читать. Это были русские в переводах. Оказалось совсем не плохо. Затем они проглотили много романтической дребедени. Затем побывали на нескольких приёмах, где появлялись настоящие эмигранты. Эмигранты по убеждению. Старомодные динозавры, говорившие, между прочим, на великолепном, не обезображенном сленгом французском.

Они повесили у себя в гостиной портреты Плеханова, Троцкого и, почему-то, Адама Мицкевича и нередко забывали, кто там есть кто. С музыкой дело обстояло гораздо лучше. Наши социологи оба от души восхищались Рахманиновым и Стравинским, интересовались Прокофьевым и даже Шостаковичем. У них появились и свои знакомые «русские», а среди них дети «тех» эмигрантов. Эти были часто вполне французы.

Левые убеждения Рене и Франсуаз… Они были вовсе не коммунисты. А кто? Оба не особенно задумывались над этим. Уж скорее социалисты анархистского толка, совершенно честно занимавшиеся своей работой.

Когда их старшей дочери Софи стало лет восемь, увлечение Россией было в полном разгаре. Поэтому было решено учить язык, в чём все трое и преуспели. Но, особенно Софи, и вот почему. Рене и Франсуаз парадоксальным образом подружились с семьёй «русских» французов совсем иных убеждений. Глава семьи — владелец двух четырёхзвёздочных отелей и первоклассного магазина дамского платья, небольшого и фешенебельного, посетители которого никогда не путают существительное «шик» с наречием «шикарно», окончил Сорбонну и совершенствовался в управлении гостиничным делом в Англии. Его милая жена — пианистка, из тех, о ком говорят: «широко известная в узких кругах», девичью фамилию имела Лобанова-Ростовская и находилась с мужем в отдалённом родстве. У них уже было трое детей. Родители говорили дома на хорошем русском литературном языке и передали его детям.

Софи, способная и переимчивая, как пёстрый хохлатый пушистый попугайчик, заговорила быстро. Обрадованные Рене с Франсуаз пригласили ещё и учителя, и к десяти годам девочка стала свободно читать и писать на этом сложном языке с чужим алфавитом «кириллицей», бесконечным количеством флексий и беглым ударением.

Время шло, и однажды Рене заметил:

— У нашей девочки появился интеллектуальный капитал. Надо это не потерять. Будет ли она социологом, как мы…

— Она будет, кем захочет! — тут же отпарировала свободолюбивая Франсуаз.

— Подожди-подожди, у меня возник план. Софи, ты не хочешь поучиться за границей? — лукаво осведомился отец, хорошо зная характер своей девочки.

— Где, пап? Где? В Лондоне? Или лучше в Нью-Йорке? — запрыгала экспансивная Софи.

— Я предпочёл бы Москву, — засмеялся Рене.

— Что это ещё за фантазии! Она должна получить хорошее образование в Париже. — Не особенно последовательно возмутилась Франсуаз, доверяя в этом вопросе, как и во многих других больше родному очагу, чем левым трескучим кострам.

— А она и получит. Послушай, моя радость, — повернулся он к ней. — Софи ещё