понятий, в частности, понятия числа и других количественных понятий, составляющих сердцевину «чистой», точной математической науки. Удается ли Гуссерлю решить эту задачу и как именно он её решает – предмет нашего дальнейшего исследования.

Что касается примечательного факта – использования уже в ФА термина «феномен», столь важного для последующего развития Гуссерля, то мы оценим его смысл, истоки его появления на столь ранней стадии гуссерлевского поиска тогда, когда в нашем анализе накопится для этого достаточно материала.

А сейчас снова отзовемся на уже затрагиваемую тему: действительно ли можно поверить здесь на слово Гуссерлю, что его анализ направлен – в случае только что охарактеризованных поисков, касающихся понятий множественности и числа, – именно к «психологической характеристике феноменов» (211–2)? Тем более толкуя высказывание так, будто подобные характеристики – главные и даже единственные? Хочу подчеркнуть, предупреждая возможные недоразумения: если бы Гуссерль, действительно, охватывал свой важнейший (математический) материал только психологическим объяснением, в этом совсем не было бы ничего такого, что непременно вело бы к психологизму. И здесь вопрос уточняется нами всего лишь во имя уяснения того, как именно в ФА фактически обстояло дело с акцентированием или обособлением того или иного ракурса исследования (скажем, доминированием дисциплинарно-психологического подхода, как утверждают некоторые авторы). Думаю, что ни Гуссерль, ни авторы, поверившие на слово некоторым его формулировкам, не дали однозначных доказательств превалирования психологического подхода в ФА. Гуссерль, действительно, занимается тематикой генезиса в сознании числовых, а в более широком смысле количественных понятий, увязывая проблему с анализом представлений, объединения представлений и рефлексией на эти процессы. Скорее всего, речь идет об области исследования, которая традиционно была, в основном, философской (логической, гносеологической), хотя и тогда уже граничила с психологией. Вместе с тем в то время психология все больше подхвтывала и, что очень важно, конкретизировала, специфицировала эту проблематику сознания. Поэтому одним авторам больше бросалась в глаза философская, другим – психологическая специфика. В разбираемом тексте есть весьма выразительная сноска к термину Verbindungsart, вид объединения. «Ф. Брентано, – замечает Гуссерль, – говорит здесь о “метафизическом” объединении, К. Штумпф – об отношении “психологических частей”» (1936–38). То обстоятельство, что учитель Гуссерля Брентано предпочитает упоминать не просто о философском, а даже о метафизическом (!) виде объединения представлений, дорого́го стоит: от философии, даже от метафизики, что хорошо понимал выдающийся мыслитель Брентано, вся эта проблематика генезиса понятий в деятельности сознания (здесь – при образовании количественных понятий) принципиально неотделима, вне зависимости от того, сколь глубоко и конкретно захотят и смогут углубиться в нее другие дисциплины, занимающиеся сознанием.

Как уже было сказано, в дальнейшем Гуссерль намерен погрузиться в проблему «коллективного объединения» как особого типа, характеризующего и способы объединения и представлений, и понятий, возникающих в результате. Но он предупреждает, что на пути такого анализа стоит множество теорий, которые, по мнению автора ФА, являются частично или полностью ложными. Вот почему нас ждет подробное гуссерлевское опровержение таких теорий.

Здесь интрига, связанная с объявленным Гуссерлем и предполагаемым его интерпретаторами превалированием психологических подхода и материала сохраняется. Ибо, с одной стороны, о «психологическом факторе» (251–2), о «психологических фактах» (2613) то и дело говорится. С другой стороны, по реально привлекаемому материалу превалируют не психология и психологи (пусть ссылки на них, например, Вундта, Гербарта, Штумпфа – имеются, правда, часто как раз на их философские и логические сочинения), а философия, логика, философия математики. Разбираются идеи и работы Канта, Ланге, Баумана, Дю Буа-Раймона, Зигварта, Шуппе, Локка, Дж. Ст. Милля. Но мы уже забежали вперед – вторглись во II главу ФА. Она еще настоятельнее, чем другие главы, требует самостоятельного, причем обстоятельного анализа.

2. Время, пространство, синтез и понятие числа

(II глава «Философии арифметики»)

II глава, носящая название «Критические развития» («Kritische Entwicklungen»), в книге одна из наиболее пространных (S. 22–63)[173] и наиболее интересных, богатых содержанием.

Важна она прежде всего с точки зрения обоснования идей и понятий совокупной философии раннего Гуссерля, поскольку последняя нашла отображение также и в ФА, и в ней прежде всего. Но II глава существенна и в плоскости критического размежевания молодого ученого с позициями видных, иногда великих авторов, в разное время предложивших по большой группе вопросов, разбираемых в ФА, свои концепции и определения, которые уже оказали и продолжали оказывать свое влияние на развитие мысли, причем в разных научных дисциплинах и областях.

Сначала скажем о центральной проблематике, а также о своеобразном тематическом стержне данной главы ФА.

II глава ФА начинается как раз с акцентирования того содержания гуссерлевского анализа, которое является своего рода центром тяжести всего произведения и которое охарактеризовано через ряд понятий – «целое» (Ganzes), «множество» (Vielheit), «совокупность» (Inbegriff). Они своего рода спаянной колонной проходят маршем, как мы видели, уже в I главе ФА, образуя переход ко II главе и в ней занимая центральное место. В открывающем II главу раздельчике под названием «Коллективное единство и единство частичных феноменов в любом совокупном сознании» Гуссерль сразу вводит свое исходное и предварительное рассуждение, из которого отчасти ясна направленность его анализа – и не только во II главе, но и во всей книге. Гуссерль разъясняет, что хочет добиться ясности относительно сути, особенностей процессов «коллективного объединения представлений», которые – он уверен – и ведут к образованию математических понятий. Казалось бы, те или иные авторы (философы, математики, психологи) уже вели об этом речь (тоже используя и немецкое понятие «Verbindung»). Но Гуссерль решительно недоволен результатами подобных усилий. «Объединение представлений в совокупность (Inbegriff), как можно сказать, ещё не заслуживает имени “объединение” (Verbindung).[174] Что ещё должно произойти в случае, когда мы говорим об Inbegriff каких угодно предметов? Ничего больше, чем то, что эти предметы вместе (даны) в нашем сознании. Единство представлений в Inbegriff состоит, следовательно, только в их принадлежности к охватывающему их сознанию. Но все же это [лишь] факт, который можно принять во внимание; и на таком пути возникает рефлексия на те понятия, об анализе которых здесь и идет речь» (2218–27). И далее следует (краткое, типологическое) упоминание о тех ошибках и трудностях, на которые подобный анализ в других теориях уже натолкнулся. Каковы же они?

«Наше совокупное сознание» (Gesamtbewuβtsein) в каждый данный момент составлено из «многообразных феноменов (mannigfaltige Phänomene)». И должны существовать, справедливо отмечает Гуссерль, «особые интересы к вычленению из этой полноты и коллективному объединению [лишь] определенных представлений» (232–4). Но ведь другие представления, в эти «интересы» (конечно, исследовательские) не включенные, не исчезают из самого совокупного