Леония въехала на машине во двор и тщательно задвинула засов. В доме она прошла на кухню и достала из холодильника бутылку колы-лайт. Ее язык приклеился к нёбу. Жажда была так сильна, что она залпом выпила пол-литровую бутылку. Одной рукой она, как договаривались, набрала эсэмэску: «Все в порядке, я дома».

Она сбросила с ног туфли и пошла в туалет, который вообще-то предназначался для ее пациенток. Весь день ее мучил ужасный метеоризм, но она просто не могла воспользоваться туалетом где-нибудь в другом месте. Облегчившись, она приоткрыла окно и вышла. Мимоходом она нажала выключатель, и ее охватил смертельный страх. Прямо перед ней стояли две фигуры в масках и в натянутых глубоко на глаза бейсболках.

– Что… что вы здесь делаете? – Леония попыталась придать своему голосу твердость, хотя ее сердце готово было выпрыгнуть из груди. – Как вы сюда попали?

Черт возьми! Мобильник остался на кухонном столе. Она медленно попятилась назад. Может быть, ей побежать вверх по лестнице, закрыться в спальне и из окна звать на помощь? А был ли вообще ключ в двери? Еще один шаг назад. До лестницы метра полтора. Не смотреть туда, подумала она, просто побежать, рассчитывая на эффект внезапности. Рывком она сможет это сделать. Она напрягла мышцы и помчалась, но тот из мужчин, который был выше ростом, среагировал молниеносно. Он схватил ее за руку и сильным грубым толчком отбросил назад. Крепкая рука схватила ее за шею и с такой силой ударила головой о стену, что она с помутненным сознанием опустилась на колени. Сначала у нее перед глазами поплыли звездочки, потом все стало двоиться. Теплая жидкость побежала у нее по щеке, капая с подбородка на пол. Она вспомнила о Ханне, о том, что с ней произошло. Они тоже ее изобьют и изнасилуют? Леония дрожала всем телом, страх перешел в настоящую панику, когда она услышала громкий шум. В следующий момент ее схватили за ноги и потащили по полу в лечебное помещение. Она цеплялась за дверную коробку, пыталась ухватиться за что-нибудь, дрыгала ногами. От болезненного удара в ребра у нее перехватило дыхание, и она прекратила сопротивление.

– Пожалуйста, – задыхаясь, пробормотала она в отчаянии, – пожалуйста, пощадите меня.

Майке открыла глаза, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, где она находится. Она уютно потянулась и положила руки под голову. За окном щебетали птицы, и через ставни пробивался солнечный свет, оставляя на глянцевом паркетном полу светлые полосы. Вчера вечером она поздно легла. Они с Вольфгангом ужинали во Франкфурте, и она довольно много выпила. Он опять предложил ей переночевать у него в доме, так как ему абсолютно не нравилась ее идея оставаться одной в доме в Лангенхайне. На сей раз она приняла его предложение, умолчав о том, что уже пару недель присматривала за квартирой своей подруги в Заксенхаузене, а вовсе не жила у Ханны. Она любила великолепную белую виллу семьи своего крестного с тех пор, когда была еще ребенком. Раньше она часто здесь ночевала, когда ее мать куда-нибудь уезжала. Мать Вольфганга была для нее третьей бабушкой. Майке ее искренне любила. Ее самоубийство девять лет назад повергло Майке в настоящий шок. Она не понимала, почему кто-то, кто жил в красивом доме, имел достаточно денег, кого все любили и всюду с радостью принимали, просто повесился в амбаре. Кристина страдала тяжелой депрессией, как ей тогда объяснила Ханна. Майке не помнила отчетливо похороны. Это было прекрасным солнечным сентябрьским днем. Сотни людей прощались с ней у вырытой могилы. Майке было тогда двенадцать лет, и больше всего ее впечатлило тогда, что Вольфганг рыдал, как маленький ребенок. Его отец, правда, тоже всегда был очень приветлив с ней, но с тех пор как она однажды видела, как он орал и ругался на Вольфганга, она стала его бояться. Вскоре после похорон Кристины Матерн Ханна вышла замуж во второй раз, и Георг – ее новый муж – очень ревностно относился к дружбе между Ханной и Вольфгангом, поэтому они очень редко приезжали на виллу в Оберурзель.

Вчера Майке весь день провела с Вольфгангом в поездках и наслаждалась этим. Он никогда не обращался с ней как с ребенком, даже когда она была еще маленькой. Все эти годы он был ее другом и доверенным лицом, единственным человеком, с которым она могла обсуждать такие вещи, о которых не хотела говорить ни со своим отцом, ни тем более с матерью. Вольфганг навещал ее в различных психиатрических клиниках, он ни разу не забыл про ее день рождения и всегда пытался наладить контакт между ней и Ханной. То и дело Майке задавалась вопросом, почему он не женат. С тех пор как она узнала, кто такие геи, она размышляла, не из них ли он, но подтверждений эта гипотеза не нашла. Однажды она спросила об этом мать, но Ханна только пожала плечами. «Вольфганг – индивидуалист, – ответила она. – И так было всегда».

Ханна! При мысли о матери в ней заговорила совесть. Она все еще ни разу не была у нее в клинике. Вчера она разговаривала по телефону с Ириной, которая, конечно, побывала у Ханны. Но то, что рассказала ей Ирина, еще больше убедило Майке в том, что она должна отложить свой визит. Она содрогнулась и натянула одеяло до подбородка. Ирина засыпала ее упреками, которые Майке не хотела слышать. Когда-нибудь она навестит мать, но не сегодня. Сегодня Вольфганг собрался поехать с ней на обед в Райнгау в его шикарном кабриолете «Астон-Мартин». «Чтобы ты переключилась на другие мысли», – сказал он вчера вечером.

На ночном столике зажужжал смартфон. Майке протянула руку, выдернула шнур зарядного устройства и разблокировала телефон. За последние двадцать четыре часа она получила двадцать два анонимных звонка. Она из принципа не отвечала на звонок, если он поступал со скрытого номера, тем более что это могли быть легавые. На сей раз это было эсэмэс-сообщение.

«Добрый день, фрау Херцманн. Пожалуйста, позвоните мне. Это очень важно! Всего хорошего. П. Кирххоф».

Важно? Для кого? Для нее нет.

Майке сбросила эсэмэс и прижала колени к груди. Оставили бы они ее в покое.

Утром, в десять минут девятого, на центральную телефонную станцию Регионального управления полиции поступил звонок. Спустя пятьдесят секунд дежурный комиссар проинформировал Боденштайна, и тот опять позвонил Пие, которая уже ехала в больницу Хёхста к Ханне Херцманн.

По дороге в Хофхайм Боденштайн вызвал Кая, Джема и Крёгера в комиссариат, а также позвонил из машины дежурному прокурору, чтобы срочно запросить постановление на производство обыска в пристанище Килиана Ротемунда. Через три четверти часа после звонка вся команда, за исключением Пии, собралась в отделе полиции, но даже после третьего прослушивания записи никто не мог сказать, был ли это женский или мужской голос, двумя сжатыми фразами сообщивший то, чего до этого никто не знал.

«Человек, которого вы ищете, живет в кемпинге на Хёхстер-вег в Шванхайме. И он сейчас как раз на месте».

С тех пор как все дневные региональные газеты в Южном Гессене опубликовали фотографию Килиана Ротемунда, это был первый конкретный сигнал.

– Пришлите два патрульных автомобиля к кемпингу, – сказал Боденштайн дежурному комиссару. – Мы едем немедленно. Остерманн, как только придет постановление на обыск…