Глаза цыганки сузились до черных щелочек на морщинистом лице. Она ткнула в Ирен своим ведьминым пальцем, узловатым, с артритными шишками, кривым, как ятаган:

– Теперь ты тоже цыганского племени.

Как я и боялась, откуда-то появился кинжал – ведьма прятала его то ли в широком рукаве, то ли в складках длинной юбки, поди теперь узнай.

Мы даже моргнуть не успели, как она стремительно ткнула острием кинжала в свой уродливый палец. На карту Таро, лежавшую на столе, упала капля крови.

Старуха схватила руку Ирен. Кончик лезвия пронзил плотную кожу перчатки, как игла проходит сквозь шелк. Примадонна ни разу не дрогнула, даже когда цыганка выдавила на карту рубиновую каплю ее крови, чтобы та смешалась с кровью старухи.

– Покажи эту карту любой цыганке, в помощи которой будешь нуждаться, – прокаркала гадалка. – Это тройка мечей, карта мести, которую мы понимаем как никто другой. Итак. Чего еще ты хочешь за свое золото?

– В Праге была жестоко убита женщина. Где и кем?

– Множество женщин находит жестокую смерть. Ищи там, где прячутся короли и ходят призраки живых мертвецов. Больше я ничего не скажу; потому что ты уже бывал здесь и знаешь, что я вижу правду.

– А что скажешь о результате наших усилий?

Женщина развернула шаль, чтобы взглянуть в хрустальный шар.

Он был похож на хрупкую планету, вытащенную из своей орбиты на всеобщее обозрение. Бедняжка. Кусок стекла или, если старуха говорила правду, кристалл из скрытого сердца земли. В любом случае он не сказал нам правды и не ответил на вопросы.

Цыганка пожала плечами:

– Это зависит от тебя, как всегда и бывает.

Она смела золотые монеты в позвякивающие недра обвисшей юбки, задула свечу и исчезла.

На какое-то время мы обе застыли в тех же позах, что и во время странной церемонии с кровью, золотом и картой Таро.

– Никакого смысла, – сказала я.

– Смысл всегда есть, – ответила Ирен.

Мы прислушались. Звяканье монет. Шорох удаляющихся шагов. Тишина.

– Она хороша, – сказала примадонна в темноту. Я почти слышала улыбку в ее голосе.

– Ты наградила ее по-королевски.

– Мой король пропал, как и моя королева. Теперь я должна найти джокера – Джека.

Сначала я бодрствовала, завернувшись в гобеленовое покрывало и съежившись на полу под окном, как преданный пес, который ждет возвращения своего хозяина.

Каждые несколько минут я выбиралась из своего теплого кокона и, леденея на холодном сквозняке, наклонялась над пропастью как можно дальше, насколько хватало храбрости.

Все оставалось по-прежнему. Сплетенная мною веревка свободно болталась на ветру. Я попыталась подергать за нее, но не сумела ни отцепить ее от окна, в котором несколько часов назад исчез Годфри, ни дождаться ответного натяжения.

Наконец к темным склонам гор, безрадостным, как начало Великого поста, подкрался бледный рассвет.

В конце концов я доковыляла на окоченевших ногах до кровати, где уже не осталось простыней, и зарылась в одеяло. Свернувшись улиткой в своем тканом панцире, я по-прежнему ощущала собственную беззащитность. Сердце, как и ноги, сковал холод.

С Годфри что-то случилось. Возможно, он пытался закинуть веревку обратно в окно, поскользнулся и упал вниз на скалы. Даже когда тусклое рассветное зарево залило землю мутноватым молоком, мне ничего не удалось разглядеть среди камней и кустов под соснами, которые Бирнамским лесом[52] наступали на замок.

Или… Годфри мог свалиться внутри замка, возможно на сгнившей деревянной лестнице.

Или… он столкнулся с одним из жестоких цыган-тюремщиков, который не одобрил прогулку заключенного по замку…

Или на нижних этажах могли найти убежище волки, и Годфри рухнул прямиком в их логово, и они съели его живьем!..

Чем дольше я думала, тем более мрачные перспективы рисовало мне воображение.

Теперь я уже дрожала, как нервная болонка, и тихо постанывала.

Внезапно я замерла.

Другой стон достиг моих ушей. Может, это завывания ветра, летящего сквозь ветви сосен и далее через открытое окно? Или… звук идет из замка? Эхо далеких голосов на кухне, отраженное каменными стенами, слабое и тусклое, в котором легко подающийся внушению ум может расслышать стон?

Да какая кухня! Я сама себя обманываю. Пища, которую мы ели, не требует повара или кухни, это варево готовится цыганами на костре, разве не очевидно? Следовательно, цыганам нет необходимости жить в замке или даже приходить сюда, а из того, что я мельком узнала об их вольной жизни, можно заключить, что каменный потолок вызвал бы у них отвращение.

Рассуждая таким образом, я взглянула на потолок своей спальни, хотя прежде старалась не смотреть вокруг, поскольку каждая деталь нашей тюрьмы с фатальной неизбежностью напоминала мне о пропавшем Годфри и моем беспомощном положении заточенной в башне принцессы, принц-спаситель которой упал с неприступной скалы.

Опять этот стонущий звук!

Одно из двух: или меня пытаются запугать какие-то злые люди, или…

Или призрак.

Я втянула ледяные пальцы ног под подол ночной рубашки. Рубашки, которую… принес мне Годфри. Я невольно страдальчески сморщилась, подумав, что это, возможно, был его посмертный дар.

Но разве призраки появляются на рассвете? Возможно, в Трансильвании так принято, особенно посреди здешних густых, темных, холодных и хмурых лесов. По углам моей спальни по-прежнему жались ночные тени.

Как знать, что там еще прячется?

Я услышала скребущий звук. Похоже, когти царапают по камню. Кошки? Или крысы, в последний раз устроив переполох перед наступлением тусклого дня, пытаются отвоевать для ночи и ее обитателей еще двенадцать часов?

Внезапно петли на огромной деревянной двери, которая вела в холл, завизжали подыхающими крысами. Я ни разу не видела эту дверь открытой и даже не думала, что она рабочая. Еду всегда приносили через покои Годфри.

А была ли вообще эта дверь заперта?

Во всяком случае, сейчас она точно открывалась. Из-за ее чудовищной ширины – вероятно, футов пять, – даже небольшая щель в коридор образовалась нескоро.

Когда высокая полоска тьмы наконец проявилась, я заглянула в ее черное сердце. Постепенно глаза различили светлую фигуру наподобие каменной статуи, какие бывают в католических соборах.