Спустя несколько дней у Аманды начался жар. Напуганный Хайме наблюдал ее каждый час и давал ей лекарства. Клара заботилась об Аманде. Она заметила, что Николас спрашивает о ней сдержанно, но не утомляет своими посещениями, тогда как Хайме надолго запирался с нею, приносил ей самые любимые книги и весь светился, болтая разные глупости. Он постоянно был дома и даже забыл в четверг о собрании социалистов.

Так случилось, что Аманда на какое-то время вошла в круг семьи Труэба, а Мигелито, благодаря удивительному случаю, спрятавшись в шкафу, стал свидетелем рождения Альбы. Он никогда не забывал этот грандиозный спектакль, когда в суматохе хлопочущих женщин под крики матери появился на свет младенец.

Между тем Эстебан Труэба отправился в Северную Америку. Устав от боли в костях и от таинственной болезни, которую замечал только он, Эстебан принял решение проконсультироваться у иностранных медиков. Он давно уже пришел к заключению, что латиноамериканские врачи — просто шарлатаны и похожи скорее на местных колдунов, чем на ученых. Он все уменьшался, но внешне это проявлялось столь незначительно, что никто пока этого не замечал. Он стал покупать ботинки на номер меньше, вынужден был укоротить брюки, приказал сделать складки на рукавах рубашек. Однажды он надел шляпу, которой не пользовался все лето, и обнаружил, что та совершенно закрыла уши. В ужасе он заключил, что уменьшается даже его мозг и мысли, следовательно, тоже станут мельче.

Врачи-гринго измерили его тело, взвесили его, расспросили по-английски, одной иглой что-то влили, а другой что-то извлекли, сфотографировали, вывернули наизнанку, как перчатку, а напоследок ввели лампочку в задний проход. И пришли к заключению, что все это его фантазии, что не следует думать об уменьшении роста, что он всегда был таким и, несомненно, ему приснилось, будто его рост равнялся метру восьмидесяти сантиметрам, а размер обуви соответствовал сорок второму. Эстебан Труэба в конце концов потерял терпение и вернулся на родину, решив не обращать на это внимания, поскольку все великие политики были маленького роста, начиная от Наполеона и кончая Гитлером. Когда он приехал домой, то увидел Мигеля, играющего в саду, и Аманду, еще более похудевшую, с темными кругами под глазами, но уже без бус и браслетов. Она сидела на террасе с Хайме. Эстебан ни о чем не спросил, потому что уже привык видеть посторонних людей, живущих под его крышей.

Это время кануло бы в забвение, если бы не письма, которыми обменивались Клара и Бланка. Их обильная переписка сберегла память о тех невероятных событиях и спасла их от густого тумана прошлых лет. Из первого же письма, которое Клара получила от своей дочери после ее замужества, она поняла, что разлука с Бланкой не будет слишком долгой. Не говоря ей ни слова, ожидая ее возвращения, она привела в порядок одну из самых солнечных и просторных комнат в доме. Там она поместила бронзовую колыбель, в которой росли трое ее детей.

Бланка никогда не смогла объяснить своей матери, почему она вышла замуж, ведь она сама толком не понимала этого. Размышляя о своем прошлом, уже став взрослой женщиной, она пришла к выводу, что основной причиной был страх, который внушал ей отец. С той поры, когда она была младенцем, она знала иррациональную силу его гнева и привыкла подчиняться ему. Ее беременность и известие о том, что Педро Терсеро мертв, заставили ее решиться на этот шаг. Однако с той минуты, когда Бланка дала свое согласие на этот союз, она намеревалась никогда не доводить его до завершения. Она собиралась выдумывать всякого рода отговорки, поначалу сославшись на собственное нездоровье, связанное с ее состоянием, а потом поискать другие, ведь она была уверена, что гораздо легче будет справиться с мужем, который носит обувь из шевро, красит ногти лаком и готов жениться на женщине, забеременевшей от другого, чем противостоять такому отцу, как Эстебан Труэба. Из двух зол она выбрала, как ей казалось, меньшее. Она поняла, что между отцом и графом заключено коммерческое соглашение, о котором она не должна упоминать. Взамен имени для своего наследника Труэба дал Жану де Сатини богатое приданое и обещал, что придет время, и тот получит немалое наследство. Бланка примирилась с этой сделкой, но не была расположена одарить своего мужа ни любовью, ни близостью, потому что по-прежнему любила Педро Терсеро Гарсиа, хотя понимала, что больше не увидится с ним.

Бланка и ее новоявленный муж провели первую ночь после свадьбы в покоях лучшего отеля столицы, который Труэба приказал заполнить цветами, чтобы дочь простила ему все его грубости. К своему удивлению, Бланке не пришлось притворяться, ссылаясь на головную боль. Едва они остались одни, Жан перестал играть роль жениха, который целовал ее в шейку и выбирал лучшие креветки, чтобы положить ей в рот, и, казалось, совершенно позабыл о манерах первого любовника и соблазнителя немого кино, снова став просто братом, каким он и был для нее во время их деревенских прогулок, когда они завтракали на траве, фотографировались и читали французские книги. Жан прошел в ванную и пробыл там так долго, что когда он вернулся, Бланка почти спала. Она подумала было, что видит во сне, как ее муж снял свадебный костюм, надел черную шелковую пижаму и бархатный халат в помпейском стиле, а затем натянул на голову сеточку, дабы закрепить безупречную волнистую прическу, и сильно надушился английским одеколоном. В нем не чувствовалось никакого любовного нетерпения. Он сел рядом с нею на кровати и погладил ее по щеке так же шутливо, как случалось и прежде, а затем перешел к объяснению на своем прилизанном испанском, лишенном звука «р», сказав, что не испытывает никакой склонности к браку, поскольку является человеком, влюбленным только в искусство, литературу и научные раритеты. Он не собирается досаждать ей известного рода требованиями, так что они смогут жить вместе без супружеской близости, в совершенной гармонии и благовоспитанности. Успокоенная, Бланка обняла его и поцеловала в обе щеки.

— Спасибо, Жан! — воскликнула она.

— Не за что, — вежливо ответил он.

Оба устроились на огромной кровати в ложном стиле ампир, судача о мелочах, связанных с торжествами, и строя планы на будущее.

— Тебе не интересно знать, кто отец моего ребенка? — спросила Бланка.

— Я — отец, — ответил Жан, целуя ее в лоб.

Они уснули каждый на своей половине, повернувшись друг к другу спиной. В пять утра Бланка проснулась от неприятного ощущения в желудке, вызванного приторно сладким запахом от цветов, которыми Эстебан Труэба украсил комнату для новобрачных. Жан де Сатини проводил ее в ванную, подержал за лоб, пока ее рвало над унитазом, помог ей снова лечь и вынес цветы в коридор. Потом, лишившись сна, весь остаток ночи читал «Философию в Будуаре»[44]маркиза де Сада, пока Бланка вздыхала, то засыпая, то просыпаясь, размышляя, что быть замужем за интеллектуалом — поразительно.

На следующий день Жан отправился в банк разменять чек своего тестя и провел почти весь день, бегая по центральным магазинам и покупая себе жениховское приданое, что, как он полагал, было исключительно уместно для его нового экономического положения. Между тем Бланка, которой наскучило ожидать его в холле отеля, решила навестить мать. Она надела свою лучшую шляпу и отправилась на такси в «великолепный дом на углу», где семья завтракала в молчании, еще чувствуя раздражение и усталость от потрясений, связанных со свадьбой и похмельем последних ссор. Увидев, как она вошла в столовую, отец издал крик ужаса.