Рис. 29. Схема, иллюстрирующая структуру общественных и родственных отношений в деревне бороро

Моралисту общество бороро преподает урок. Пусть он послушает туземцев, которые объяснят ему, как и мне, смысл этого балета, где две половины деревни живут и дышат одна за счет другой. Они обмениваются женщинами, имуществом и услугами в ревностной заботе о взаимности. Они соединяют браком своих детей, обоюдно хоронят своих мертвых, гарантируя друг другу, что их жизнь вечна, мир милосерден и общество справедливо. Чтобы подтвердить эти истины и поддерживать друг друга в этих убеждениях, их мудрецы разработали грандиозную космологию; они вписали ее в план деревень и в расположение жилищ. Сталкиваясь с противоречиями, они их преодолевали, рассекая их снова и снова, принимая противоположную позицию, чтобы отказаться от нее в пользу другого, разрезая и отсекая группы, объединяя и противопоставляя их, делая из всей своей социальной и духовной жизни герб, где симметрия и асимметрия находятся в равновесии, как замысловатые рисунки, которые прекрасная кадиувеу, подспудно ощущающая ту же обеспокоенность, наносит на свое лицо. Но что оттого, что существуют половины, контрполовины, кланы, подкланы, перед этим установленным фактом, навязанным нам недавними наблюдениями? В обществе, искусственно осложненном, каждый клан разделен на три группы: высшую, среднюю и низшую, и выше всех норм и правил стоит то, которое обязывает высшего одной половины жениться на высшей из другой, среднего на средней и низшего на низшей; то есть под видом братских учреждений деревня бороро приводит к анализу трех групп, которые всегда женятся между собой. Три общества, которые, не зная этого, останутся навеки различными и изолированными, заключенными каждое в свою гордыню, замаскированную ложными учреждениями, так что каждое из них является бессознательной жертвой ухищрений, цель которых оно само больше не может понять. Бороро напрасно старались олицетворить свою систему в обманчивом спектакле. Они не смогли опровергнуть эту истину: представление, что общество создано из отношений между живыми и мертвыми, сводится к усилиям скрыть, приукрасить или оправдать, с точки зрения религии, реальные отношения, которые преобладают между живыми.

Подготовка к этнографической экспедиции в Центральную Бразилию начинается на парижском перекрестке рю Реомюр и бульвара Себастополь. Там обосновались оптовые торговцы швейными принадлежностями и модными вещицами; именно там можно надеяться найти предметы, способные удовлетворить взыскательный вкус индейцев.

Год спустя после посещения бороро были выполнены все условия, необходимые для того, чтобы я стал этнографом: единодушное благословение Леви-Брюля, Мосса и Риве; выставка моих коллекций в галерее на рю Фобур-дю-Сент-Оноре; публичные лекции и статьи. Благодаря Анри Ложье, который руководил недавно образованным отделом научных исследований, я получил достаточные средства для самого крупного из всех моих начинаний. Прежде всего, нужно было снарядиться. Три месяца тесного общения с туземцами дали мне возможность узнать их вкусы, удивительно сходные на всем протяжении южно-американского континента.

В одном парижском квартале, столь же неизведанном для меня, как и Амазония, я вел себя необычно и выглядел крайне странно в глазах удивленных чешских импортеров. Я пытался найти то, что мне было нужно, среди разнообразного товара, и мне не хватало европейских терминов, чтобы описать им предмет моих поисков. Я мог использовать только индейские критерии поиска. Я старался отобрать самый мелкий бисер для вышивания, так называемый мелкий рокай, среди множества заполненных им лотков. Я грыз бусинки, проверяя их на прочность, обсасывал, чтобы убедиться, что они изготовлены из цветной массы и не потеряют цвет при купании в реке; я рассчитывал объемы необходимой партии товара, исходя из цветовых предпочтений индейцев: сначала белый и черный, в равной мере; потом красный; наконец желтый; и для очистки совести, немного синего и зеленого, которые, возможно, будут отвергнуты.

Причины таких предпочтений легко объяснить. Изготовляя бусины вручную, индейцы выше ценят те, что мельче, то есть требуют большего труда и сноровки. В качестве сырья индейцы используют черную скорлупу орехов пальмовых деревьев, молочный перламутр речных раковин и добиваются эффекта чередованием двух цветов. Как все люди, они особенно ценят то, что хорошо знают. Несомненно, с белыми и черными бусинами я буду иметь успех. Желтый и красный они часто описывают, используя одно и то же слово, исходя из вариаций цвета краски уруку, который, в зависимости от качества и степени зрелости семян, колеблется между насыщенным красным и желто-оранжевым. Но красный, который дают не все семена, все же более предпочтителен, поскольку так же ярок, как окрас перьев попугая. Что касается синего и зеленого, то эти холодные цвета представлены в природе недолговечными растениями; чем и объясняется безразличие туземцев и неточность их словаря, соответствующего этим оттенкам, – в их языках синий приравнивается то к черному, то к зеленому.

Иглы должны были быть достаточно толстыми, чтобы вдеть в них прочную нить, но не слишком, из-за размера бисера, которые будут нанизывать индейцы. Что касается нити, мне нужна была хорошо прокрашенная, предпочтительно красного цвета (индейцы окрашивают свою в уруку) и плотно скрученная, которая прочнее и выглядит более искусно сделанной. В общем, я научился подозрительно относиться к товарам низкого качества: пример бороро мне внушил глубокое уважение к ремесленному мастерству туземцев. Дикая жизнь подвергает предметы тяжелым испытаниям; чтобы не потерять доверие первобытных племен – каким бы странным это ни казалось, – мне нужны были самая прочная закаленная сталь, стеклянные бусы из цветной массы и нить, от которой не отказался бы даже шорник английского двора.

Иногда мне попадались торговцы, которые приходили в восторг от моих рассказов об этой экзотике. У канала Сен-Мартен производитель рыболовных крючков уступил мне по самой низкой цене все, что и так продавалось со скидкой. В течение года я таскал с собой через заросли несколько килограммов крючков, которые никому не были нужны, будучи слишком маленькими для рыб, достойных амазонского рыбака. В конце концов я за бесценок отделался от них на боливийской границе. Все эти товары должны были выполнять двойную функцию: как подарки и предмет обмена для индейцев, а также как средство обеспечить себя съестными припасами и услугами в отдаленных районах, куда редко проникают торговцы. Истощив свои запасы к концу экспедиции, я смог продержаться еще несколько недель, открыв лавочку в поселке сборщиков каучука. Местные проститутки покупали у меня ожерелье за два яйца, даже не торгуясь.

Я намеревался провести целый год в бруссе и много раздумывал над тем, что именно и где хочу исследовать. В конце концов, поняв, что вряд ли результат будет полностью соответствовать ожиданиям, я решил в первую очередь уделить внимание тому, чтобы понять Америку, а не изучать человеческую природу, основываясь на частных случаях. Я хотел выполнить что-то вроде среза бразильской этнографии – и географии – и пересечь восточную часть плоскогорья, от Куябы до реки Мадейра. До недавнего времени этот район оставался самым неизведанным в Бразилии. Паулисты XVIII века редко проникали дальше Куябы, испуганные неприветливостью местности и дикостью индейцев. В начале XX века 1500 километров, которые отделяют Куябу от Амазонки, считались недоступной закрытой землей. И чтобы добраться из Куябы в Манаус или в Белен на Амазонке, самым простым было доехать до Рио-де-Жанейро и продолжить путь к северу морем и далее по широкому устью реки. Только в 1907 году генерал (тогда полковник) Кандиду Мариану да Силва Рондон первым начал осваивать эти земли. Восемь лет потребовалось для разведки местности и прокладки телеграфной линии стратегического назначения, которая впервые соединила через Куябу федеральную столицу с пограничными постами северо-запада.