— Не правда ли, сегодня ужасная метель, — светским тоном продолжил я, гадая, как бы отпить из этой штуки и не облиться. — Не желаете ли сделать что-нибудь с этим, Ваше Высочество?

Ее губы дрогнули в еле сдерживаемой насмешливой улыбке.

— Я не вмешиваюсь в погоду без необходимости.

— По мне, так сейчас самая необходимость. Еще немного, и от всего Рондомиона останется только пара этажей моей башни.

— Да что ты себе… — начал белый от бешенства регент.

— Стормур! — окрик княгини ожег, как удар плетью. Лорд-буря глотнул воздух и замолчал, сверля меня полным ненависти взглядом.

Иса пристально взглянула на брата, потом на меня.

— Иди к своей девочке, Элвин.

Умница ведь! Восхитительная умница!

— Спасибо.

Даже не помню, когда последний раз в Рондомионе была такая буря. Мело так, что я дважды чуть не заблудился, следуя знакомым, тысячи раз хоженным маршрутом. Уже в деннике Гейл попытался укусить меня, получил тычок в морду и обиженно заржал, высказывая все, что думает о хозяевах, гоняющих лошадей по такой непогоде.

Дом встретил теплом и запахом выпечки. Я скинул облепленный липким снегом плащ, стянул сапоги и прошел, оставляя мокрые следы на паркете. Хотелось переодеться, развалиться в кресле у камина, выпить теплого глинтвейна…

Еще хотелось увидеть Франческу, но при мысли о ней накатывала совсем не свойственная мне робость.

Гриски знают, как теперь разговаривать с сеньоритой.

Вчера любые мои слова и любые действия вызывали у нее только неприятие и страх. И, сожри меня Черная, видеть отвращение на ее лице было больно.

Поэтому я направился не наверх, а в гостиную. И конечно, по паскудному закону бытия Франческа находилась именно там.

Она любовалась на портрет. А я любовался ею, захваченный болезненным ощущением утраченного счастья. Совсем недавно, пару недель назад можно было подойти, обнять ее сзади, коснуться губами виска, поймать полный любви и нежности взгляд и почувствовать, как она прижимается в ответ.

Портрет над камином висел молчаливым свидетелем прошлого, подтверждая: было, не привиделось.

— Ненавижу позировать, но ты захотела его в подарок на день рождения, — мягко сказал я.

Она вздрогнула всем телом, как воровка, застигнутая на месте преступления. Медленно обернулась, скорчила неприязненную гримасу.

— Ты вернулся?

— Как видите, сеньорита. Все хорошо?

Да, вопрос, наверное, прозвучал глупо. Но я всего-то хотел спросить не случилось ли чего в мое отсутствие.

— Хорошо?! — полным желчи голосом переспросила она. — Нет, все совсем не хорошо! Потому что я одна, в чужом городе, далеко от родных и меня убеждают, что я жена человека, которого ненавижу!

Я вытерпел это. И даже попробовал улыбнуться в ответ:

— Когда ты так излагаешь, звучит и правда не очень.

— Не очень?! — ее губы скривились так, будто она вот-вот заплачет. — НЕ ОЧЕНЬ?!

Проклятье! Ну вот как с ней общаться?!

Она зажмурилась, словно отгоняя слезы. А потом выпрямилась и гордо откинула назад голову. Я хорошо помнил эту позу и эту маску неприступной стальной леди. «Я — Франческа Рино — вызываю вас на бой!»

Никогда не любил сталкиваться с этой стороной личности сеньориты. Тяжело сдержаться и не принять отчаянный вызов, но принимать его нельзя. Мы оба понимали, к чему ведут такие сражения.

…Но мне нравилось наблюдать, как она включает некоронованную королеву с другими. Как искусно и умело гнет людей и обстоятельства сообразно своей воле и желаниям.

— Ты сказал, что я свободна, — прозвучал ее холодный голос. — Тогда я хочу вернуться в Рино, к отцу.

Наверное, я это заслужил. Когда-то давно сеньорита так и не предъявила счета. Зато теперь придется заплатить по полной.

— К брату, — поправил я.

Она нахмурилась:

— К брату?

— Твой отец умер. Риккардо уже пять лет как правитель вольного герцогства Рино, — я вздохнул. — Возможно, навестить его — хороший выход. Нужно время… Риккардо будет рад тебя видеть, Фран. И он, и Габриэла.

— Кто?!

— Его жена, Габриэла Альварес. Камилла и Алессандро тоже, наверное, соскучились по тете.

Она поникла, и я обозвал себя бессердечным ослом. Не стоило так вываливать на нее все сразу.

Парадоксально, но меня за ту сделку Франческа простила. А отца при жизни так и не смогла. Она не виделась с ним ни разу за эти годы. И на похоронах стояла прямо — гордая и равнодушная…

…а потом вечером плакала в моих объятиях. Плакала и говорила, говорила, выплескивая накопившуюся за годы обиду.

Я снова вздохнул и подошел к ней. Поддержать, если она позволит.

— Фран, прошло двадцать лет. Многое изменилось…

— Ты украл мою жизнь! — выкрикнула она звенящим от слез голосом. — Ненавижу тебя!

И выбежала из комнаты.

Элисон

Я проснулась от запаха еды. Прямо передо мной на огне бурлил котелок, распространяя по комнате божественный аромат. Над ним с ложкой в руке сидел фэйри, помешивал и следил, чтобы варево не убежало.

— Доброе утро!

Я буркнула что-то неопределенное в ответ. При виде Рэндольфа неожиданно накатило смущение. Вчера, в темноте, после лютой метели, все казалось таким естественным и правильным, а сегодня я не знала, как себя вести.

То есть я по-прежнему ни о чем не жалела. И с удовольствием повторила бы, хотя низ живота слегка побаливал. Но вести себя как ни в чем не бывало не получалось, хоть тресни.

— Ты голодная?

— Немного.

На самом деле я была жутко голодной. Кажется, коня готова съесть. Сырым. Но мужчинам нравятся воздушные и нежные девушки-птички, которые питаются светом и музыкой. А я хотела нравиться Рэндольфу. Так что делала вид, будто совсем не интересуюсь содержимым котелка. И Рэндольфом тоже не интересуюсь.

Он попробовал получившееся варево, одобрительно кивнул «Готово», и на следующие пятнадцать минут для меня перестало существовать что-либо, кроме миски со щербатыми краями, до краев наполненной кашей. Будь моя воля, я бы в нее целиком залезла. Расправившись с порцией, я затосковала. Хотелось вылизать тарелку, но останавливало присутствие фэйри. Маменька всегда очень ругалась, когда замечала меня за этим занятием, и говорила, что делать так — страшное плебейство и бескультурье.

После завтрака затосковала еще сильнее. Надо было как-то говорить с Рэндольфом, а я не знала как.

Он прихватил котелок и открыл дверь, впустив в дом мороз и крупные снежинки. Поставил полную снега посудину снова на огонь.