На Станиславского, с которым Айседора познакомилась, и ее танец, и она сама произвели неизгладимое впечатление.

Но за внешним успехом, аплодисментами и цветами стояла нелегкая личная судьба… Айседора была влюбчива и в жизни руководствовалась исключительно чувствами, невзирая на все условности, за что ее причислили к сонму жриц свободной любви. Наверное, по отношению к Айседоре это было все же несправедливо. Не свободная любовь, а чувства, которые являются источником не только жизненной энергии, но и творчества – вот что было главным для Айседоры… Незабываемо ее описание внезапно вспыхнувшей любви к Гордону Крэгу, знаменитому английскому актеру, режиссеру и художнику:

«Мы горели одним общим огнем, как два слившихся языка пламени. Наконец я нашла своего друга, свою любовь, себя самое. Нас было не двое, мы слились в одно целое, в то поразительное существо, о котором Платон говорит в “Федре”, в две половины одной души Это не было соединение мужчины с женщиной, а встреча двух душ-близнецов Тонкая плотская оболочка горела таким экстазом, что претворила земную страсть в райские пламенные объятия».

Это хорошо характеризует Айседору, которая искала в любви прежде всего единения двух близких по духу людей… И это же чувство она испытает к Есенину…

Мысли о школе не оставляют Айседору, она ищет финансирование для своей мечты. И однажды фортуна улыбается ей. Она знакомится с Парисом Зингером – наследником знаменитой династии Зингеров, между ними вспыхивает любовь. Он предлагает Айседоре не только совместную жизнь, но и становится спонсором для ее школы танцев. Наступает счастливая полоса в жизни Айседоры, она любит и любима. Ее планы и мечты сбываются…

Она становится во второй раз матерью (первый ребенок – дочь Дердре была от Гордона Крэга). Рождается сын – Патрик. Но однажды в ее жизни все рухнуло в один момент. Ее дети погибли, не сумев выбраться из машины, упавшей с моста в реку. Шофер спасся, а они – нет. Позже Айседора будет обвинять шофера в сговоре со своими недругами; слишком много вопросов вызывало у нее это трагическое происшествие. Айседора погрузилась в переживания, из которых никак не могла выбраться. От этой опустошенности не спасало ничего…

Начавшаяся мировая война перечеркнула дальнейшие планы Дункан. После гибели детей отношения с Парисом Зингером постепенно сошли на нет, и Айседоре приходилось добывать деньги на свои проекты самостоятельно, гастролируя и организовывая турне по разным странам. Но не это подтачивало ее силы… Она не могла по-настоящему оправиться после смерти Дердре и Патрика. Она родила еще одного ребенка, но он сразу умер, погрузив ее в еще большую тоску и отчаяние…

«Самый тяжелый период большого горя не тогда, когда наносится первый удар, вызывающий нервное напряжение, парализующее скорбь, но период, наступающий значительно позже, когда окружающие начинают говорить: “О, она все забыла!” Или: “Теперь она успокоилась, она пережила”. Когда во время веселого обеда ледяная тоска сжимает сердце или огненные когти страдания впиваются в горло, лед и пламя, ад и отчаяние затемняют ум, и человек с бокалом шампанского в руке пытается заглушить свое горе, лишь бы забыться. Я дошла теперь именно до этого состояния. Все друзья говорили: “Она забыла, она успокоилась”, а между тем вид ребенка, входящего в комнату и зовущего мать, раздирал мое сердце на части и вселял в мое существо такую тоску, что мозг мог только стремиться к забвению и мечтать о Лете. И из этих нечеловеческих мук я пыталась создать новую жизнь, создать искусство…»

Октябрьскую революцию Айседора, как и многие деятели искусств, восприняла восторженно.

«В начале 1917 года мне пришлось гастролировать в опере «Метрополитен». В то время я верила, как и многие другие, что осуществление надежд всего мира на свободу, возрождение и культуру зависело от победы союзников, и поэтому по окончании каждого спектакля я танцевала «Марсельезу», на которую публика смотрела стоя. <…> В день, когда стало известно о русской революции, все поклонники свободы были охвачены радостной надеждой, и в тот вечер я танцевала «Марсельезу» в том настоящем первоначальном революционном духе, в каком она была написана. Вслед за ней я исполнила «Славянский марш», в котором слышны звуки императорского гимна, и изобразила угнетенного раба, согнувшегося под ударом бича. Этот диссонанс, вернее, расхождение жеста с музыкой, вызвал бурю в публике. <…> В вечер русской революции я танцевала со страшной, яростной радостью. Сердце мое разрывалось от счастья при мысли об освобождении тех, которые страдали, которых мучили и которые умирали за человечество».

Айседора пережила еще одну несчастливую любовь к человеку, который женился на ее ученице, причинив тем самым ей тяжелые страдания. У нее возникло желание убежать ото всех, скрыться…

«Я не могла выносить вида дома, в котором была так счастлива, и меня тянуло бежать от него и скрыться от мира, так как в ту минуту я верила, что мир и любовь для меня больше не существуют. Как часто в жизни приходишь к этому заключению! Но если бы мы знали, что лежит за первым холмом жизни, нам стала бы видна цветущая долина полного счастья. Особенно возмущает меня вывод многих женщин, которые считают, что после сорокалетнего возраста любовь несовместима с достоинством человека. Ах, какая это ошибка».

Когда после очередного представления в Лондоне в апреле 1921 года к ней подошел Леонид Красин и предложил приехать в Россию, Айседора загорелась этой идеей. Вскоре она написала наркому просвещения Анатолию Луначарскому:

«Я устала от буржуазного, коммерческого искусства… Я устала от современного театра, который больше напоминает публичный дом, чем храм искусства, где артисты, которые должны занимать место священнослужителей, сведены вместо этого к роли лавочников, каждый вечер продающих за грош свои слезы и сами свои души. Я хочу танцевать для масс, для рабочих людей, которым нужно мое искусство и у которых никогда не было денег, чтобы посмотреть на меня».

Луначарский немедленно телеграфировал в ответ приглашение приехать в Москву и обещал всяческое содействие – школу и «тысячу учениц».

В июле 1921 года Айседора отправилась в Советскую Россию.

Маршрут пролегал из Лондона в Ревель. А оттуда – в Москву. Перед отъездом она зашла к гадалке, и та напророчила ей замужество, что для Айседоры, выступавшей против института брака, казалось невозможным. Но гадалка настаивала на своем…

Настроение, с которым Айседора покидала Европу, было ликующим и ярким.

«По дороге в Россию у меня было чувство, словно душа,