отделившись после смерти, совершает свой путь в новый мир. Со всей энергией своего существа, разочаровавшегося в попытках достигнуть чего-либо в Европе, я была готова вступить в государство коммунизма. Я не везла с собою никаких платьев. Я представляла себе, что проведу остаток жизни в красной фланелевой блузе среди товарищей, одетых с такой же простотой и исполненных братской любви. Пока пароход уходил на север, я оглядывалась с презреньем и жалостью на все старые условности и обычаи буржуазной Европы, которые покидала. Отныне я буду лишь товарищем среди товарищей и выработаю обширный план работы для этого поколения человечества. Прощай, неравенство, несправедливость и животная грубость старого мира, сделавшие мою школу несбыточной! Когда пароход, наконец, прибыл, мое сердце затрепетало от великой радости. Вот он, новый мир, который уже создан!»

И этого настроения с чувством, что она участвует в сотворении нового мира, ничто не могло поколебать на первых порах…

Советское правительство предоставило Дункан для жительства особняк балерины Балашовой на Пречистенке. Когда она узнала об этом, то рассмеялась, потому что судьба сделала странный пируэт. В Париже именно балерина Балашова, уехавшая в эмиграцию, заняла дом, где когда-то жила Дункан. Обстановка особняка была роскошной, а в зимнем саду цвели пальмы и кактусы…

Айседоре не терпелось немедленно приступить к созданию школы… Но этот процесс затягивался… Нужно сказать, что сам приезд в Россию требовал от Айседоры определенного мужества. Ее пугали голодом и холодом, которые якобы царили в Советской России, неустроенностью и разрухой. Из всех учениц за ней последовала только одна – ее приемная дочь Ирма, ставшая преданной помощницей и опорой. Анатолий Луначарский впоследствии писал об Айседоре: «Она очень хорошо мирилась с запущенностью и бедностью нашей тогдашней жизни. Она сразу поняла источники этого и старалась быть как можно меньше требовательной по отношению к правительству. Я боялся, что она будет обескуражена, что у нее руки опустятся. Помощь, которую мы ей давали, была чрезвычайно незначительна. Личную свою жизнь она вела исключительно на привезенные доллары и никогда ни одной копейки от партии и правительства в этом отношении не получала. Это, конечно, не помешало нашей подлейшей, реакционной обывательщине называть ее «Дунька-коммунистка» и шипеть о том, что стареющая танцовщица продалась за сходную цену большевикам. Можно ответить только самым глубоким презрением по адресу подобных мелких негодяев.

Нет, Айседора внесла максимум своего пламенного идеализма в основанное ею дело и сама, наоборот, часто доказывала мне, что, конечно, пройдет несколько очень трудных лет, но что она все-таки сможет вывести свое дело на широкий простор».

Но Айседора еще не знала, что в России ее ждет не только создание школы танцев, но и великая любовь…

Поэт Сергей Есенин был знаменит и пользовался большой популярностью у своих поклонников. Он получил известность с момента выхода в свет в 1916 году своего первого поэтического сборника «Радуница», когда сразу стало ясно, что появился новый поэт – тонкий и лиричный.

Его личная жизнь была весьма запутанна. В прошлом – брак с Зинаидой Райх, театральной актрисой, которая родила ему двоих детей. Позже станет женой Мейерхольда и примой его театра, но ее отношения с Есениным не прервутся…

Поэт с легкостью завязывал романы; он привык к женскому вниманию, и в области чувств его, казалось, было уже трудно чем-либо удивить. Настолько много было прожито и пережито…

И вот с таким человеком 3 октября 1921 года познакомилась Айседора Дункан. О том, как это случилось, впоследствии вспоминал переводчик Айседоры Дункан – Илья Шнейдер, которого к ней прикрепило советское правительство.

«Однажды меня остановил прямо на улице известный московский театральный художник Георгий Богданович Якулов. Он был популярен, оформлял в те годы премьеры крупных московских театров.

Кто мог предугадать, что благодаря этой нашей встрече на московской улице в тот же вечер произойдет встреча двух знаменитых людей, о которых вот уже свыше пятидесяти лет пишут и, может, еще долго будут писать газеты и журналы всего мира, создаются поэмы, романы, пьесы, кинофильмы, музыка, картины, скульптуры…

– У меня в студии сегодня небольшой вечер, – сказал Якулов, – приезжайте обязательно. И, если возможно, привезите Дункан. Было бы любопытно ввести ее в круг московских художников и поэтов.

Я пообещал. Дункан согласилась сразу.

Студия Якулова помещалась на верхотуре высокого дома где-то около «Аквариума», на Садовой.

Появление Дункан вызвало мгновенную паузу, а потом начался невообразимый шум. Явственно слышались только возгласы: «Дункан!»

Якулов сиял. Он пригласил нас к столу, но Айседора ужинать не захотела, и мы проводили ее в соседнюю комнату, где она, сейчас же окруженная людьми, расположилась на кушетке.

Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он промчался, крича: «Где Дункан? Где Дункан?»

– Кто это? – спросил я Якулова.

– Есенин… – засмеялся он.

Я несколько раз видал Есенина, но тут не сразу успел узнать его.

Немного позже мы с Якуловым подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его по волосам, скандируя по-русски:

– За-ла-тая га-ла-ва…

(Это единственный верно описанный Анатолием Мариенгофом эпизод из эпопеи Дункан – Есенин в его нашумевшем «Романе без вранья».) Трудно было поверить, что это первая их встреча, – казалось, они знают друг друга давным-давно, так непосредственно вели они себя в тот вечер».

Все это время Есенин и Айседора «проговорили» на разных языках: Есенин не владел ни одним из иностранных, а Дункан не говорила по-русски.

Далеко за полночь они покинули мастерскую Якулова и вышли на улицу. Взяли извозчика… Шнейдер вспоминал:

«Когда мы вышли на Садовую, было уже совсем светло. Такси в Москве тогда не было. Я оглянулся: ни одного извозчика. Вдруг вдали задребезжала пролетка, к счастью, свободная. Айседора опустилась на сиденье, будто в экипаж, запряженный цугом. Есенин сел с нею рядом.

– Очень мило, – сказал я. – А где же я сяду?

Айседора смущенно и виновато взглянула на меня и, улыбаясь, похлопала ладошками по коленям. Я отрицательно покачал головой. Есенин заерзал. Потом похлопал по своим коленкам. Он не знал ни меня, ни того, почему Айседора приехала на вечер со мной, ни того, почему мы уезжаем вместе. Может, в своем неведении даже… приревновал Айседору.

Я пристроился на облучке, почти спиной к извозчику. Есенин затих, не выпуская руки Айседоры. Пролетка тихо протарахтела по Садовым, уже освещенным первыми лучами солнца, потом, за Смоленским, свернула и выехала не к Староконюшенному