Ерунда это! Думать, думать надо, как нам облегчить труд животноводов и особенно — чабанов…

— Да разве мы… — не вытерпел Булат.

— Я же сказал: не обижайтесь, — мягко остановил его Сергей Петрович. — Поломайте голову, глядишь — что-нибудь да новое сообразите. Ну, мне пора, друзья. Надо соседям помочь мостовой кран в мастерских установить.

«Газик» Кузнецова утонул в пыли и исчез.

«Летучка» тоже рванула в степь. Заспорили, расфантазировались механик и водитель. Начали, вроде бы, о деле, а договорились до того, что будут когда-нибудь роботы вместо пастухов, и вообще все сможет обходиться без людей. Есть же птицефабрики — одна автоматика. Миллионы яиц, сотни тысяч цыплят-бройлеров, а людей, которые фабрику обслуживают, — раз, два и обчелся… Дальше — больше: до космоса добрались. Это уж Роза Булата поддела, язычок у нее ого-го! Быть, говорит, тебе, Булат, начальником космической мастерской! Будешь с планеты на планету летать!.. Может, и меня возьмешь? — спрашивает. — Водителем. Я бы согласилась…

Машина толкает перед собою сноп огня. Яркие лучи пронзают весеннюю темень, и кажется, что «летучка» движется по нескончаемому тоннелю. Вскоре впереди показались огоньки чабанской стоянки.

Роза обрадована: здесь ее ждет отдых, встреча с лучшей подружкой. А Булат примолк, насупился, тревожно у него на душе.

— Как хочешь, — заявляет Роза, когда они подъезжают к кошарам, — а будем тут ночевать.

— Пусть будет по-твоему… Иди, отдыхай. Я поставлю машину.

— Еще чего! Я сама.

Спорить с ней бесполезно. Даже своему непосредственному начальнику не доверяет Роза машину. Вылезла из кабины, осмотрела «летучку», в мотор заглянула, спустила воду из радиатора.

— Пошли.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На Золотой земле, если верить сказкам, каких только дворцов нет! И все — сказочные. Жить в таких дворцах, должно быть, неудобно. Особенно кочевникам.

В степях дороже любого сказочного дворца обыкновенная войлочная юрта.

Много поколений бурят рождалось, жило и умирало в юртах. И дошли эти незатейливые жилища через столетия до двадцатого века в первозданном виде. Долго ли при смене пастбища или стоянки разобрать юрту, сложить на телегу, перевезти на другое место и справить очередное новоселье?

Крыша круглая, дверь непременно на южную сторону, внутри — ничего лишнего, только самые необходимые, нужные в хозяйстве вещи. Имущество кочевника от моды не зависит. Отцами, дедами, прадедами проверено и отобрано то, без чего нельзя обойтись.

И эта юрта — не лучше, не хуже других. Ее совсем недавно установили. Скарб, увязанный в тюки, еще не разобран. Даже гунгарба-божница не поставлена на почетном месте напротив входа, а с нее начинают устраивать жилье на новом месте. На старинный окованный сундук сложены грудой матрацы на манер олбоков-подстилок. Низенькая деревянная кровать покрыта овчинным одеялом, на которое брошена кожаная подушка с медными бляхами.

Лежит, ворочается на этой постели Сокто-ахай. Худо ему лежать без дела в юрте. Можно бы и еще поспать, да опять тот же сон лезет — словно кочует он в незнакомых местах. Куда уж дальше кочевать?..

Утром запряг Сокто лошадку, погрузил юрту, направился подальше от кошар. Как ни упрашивала внучка остаться, плакала даже, — настоял на своем.

Поднялся, кряхтя, старик, унты надел, шапку островерхую нахлобучил, потер озябшие руки, принялся ладить очаг.

Очаг…

Огонь всегда был священным, даже когда в юрте горел обычный костер. Печи у бурят-кочевников появились сравнительно недавно. Все равно к ним — особое, почтительное отношение. У Сокто-ахая старенькая железная печка величиною с небольшое ведро. Надо бы сменить ее, да где найдешь такую? И труба у нее потрескалась, и вьюшки с заслонками прогорели, проржавели. Печка дымит, чадит, кизяк-аргал в ней горит плохо, много золы остается. Нехорошая это примета, когда очаг не в порядке.

Кое-как старику удается собрать это старье, разжечь огонь.

Из фанерного ящика высунули мордочки два ягненка, словно спрашивают, не забыли ли про них. Никто не хватился близнецов, и они нашли пристанище в юрте старого чабана. Вымазанные сажей от чугунков, ягнята таращат глазенки. Из-за этих глупых несмышленышей и решился старый Сокто откочевать. Если Балмацу с практикантом ухитрились потерять их, как они с отарой управятся?

— Эх, бедняги, — присаживается перед ними старик. — С вами мне не так одиноко. Я тоже, выходит, пасу овец… Вы не бойтесь, с вами ничего не случится… Я вас коровьим молоком буду поить.

Загудела печка, наполняя юрту теплом. Потихоньку, чтобы хозяин не заметил, вползла с улицы собака, улеглась поближе к огню, положила огромную лохматую морду на лапы, легонько постукивает длинным хвостом. Ей, вообще-то, сюда вход воспрещен. Старик делает вид, что не замечает пса, но не с ягнятами же ему разговаривать.

— Ты когда успел забраться, Хорбишо?

— Гав! — отзывается пес.

— Никому мы с тобой оба не нужны…

Хоройшо моргает, будто соглашается с хозяином. Уши у него вдруг поднимаются. Пес вскакивает, глухо рычит.

— Ты чего? Лежи!

В юрту просовывается голова Бальжимы-абгай.

— Сайн, Сокто-ахай!

— Сайн. Кто это? Вроде, Бальжима?

— Я это.

— Проходи, садись.

Старуха, одетая в темно-синий тэрлик, обходит печку. В руках у нее небольшой сверток. Она садится на корточки, кладет сверток рядом с собой.

— Доо! Меня Булат с собой взял. Намучилась… Угораю я в этих машинах. Проведать приехала, да сразу-то вас и не нашла. Сменили стоянку?

— Да, сменил, — не очень охотно отвечает старик.

Бальжима развязывает узелок, протягивает Сокто-ахаю что-то завернутое в газету.

— Я вам гостинец привезла. В кладовой мясо взяла. Хорошая говядина…

— Спасибо. Соскучился я по мясу. Весна… — Он с поклоном принимает подарок. — Не слыхать, никто из фронтовиков не возвращался?

— Нет, не слыхала. Вы все про сына?.. Поводья у мужчин, говорят, длинные. Вдруг да вернется…

— Я все думаю: открыл бы сын дверь моей юрты, пока я жив.

Желая утешить старика, Бальжима говорит:

— У вас уже внучка большая. Настоящей чабанкой становится.

Сокто-ахай сует в рот табак и мотает головой.

— Я тоже так думал. Ничего из нее не выйдет. Самых слабых овец к себе в отару забрала. Я ей говорю: «Нельзя таких истощенных держать», — не слушает. И просил, и грозил, и ругал. Велел, чтобы обратно отогнала. Ей хоть бы что!

— Доо!

— Си-ильные чабаны… Приплод в степи растеряли! Подобрал вот сироток, выхаживаю… — Он гладит корявой ладонью мордочки ягнят.

На лице Бальжимы удивление.

— Как же они думают разводить овец?

Сокто перестает жевать табак.

— Болтать они только мастера.

— И правда, — подхватывает Бальжима. — Нынешняя молодежь совсем старших не слушает. Я сколько своему Булату говорила, чтобы знал свои машины и не лез куда не надо. А он заладил: мы — шефы, мы помогаем! Все сюда рвется.

«Вот оно что! — хмурится старик. —