Злая зелень отделяется от белой серости, повисая в нерешительности. Мудрый свет продолжает:

— Ты, лесная душа, лишь собственность в нем увидела. Возжелала сразу, с первой встречи. В лесу напала, строила планы войти в доверие. Лишь вещь в нем зришь, не более того. Хоть дала клятву, хоть спряталась за громкими словами и заверениями, загляни в самую суть… Не обладания ли им и его силой ты хочешь? Не возвращения ли с триумфом в Эон ты жаждешь? Не крикнуть ли в лицо другим ты мечтаешь «Мое!»?

Зеленая грусть и желтый стыд становятся ответом на потоки светящихся образов. Синяя мудрость подергивается рябью, обращаясь ко второму:

— А ты, пастырь владык небесных? Чего на самом деле хочешь ты? Твоя прямота еще хуже тайной страсти лесной. Ради обретения прежней исключительности своего народа ты готов принести в жертву невинного человека. Ты готов убить, но заставить его пройти путь до конца. Ты возомнил уже себя хозяином судьбы своего народа. Потому и вмешался в игры полубогов. А ведь они на самом деле всего лишь хотели дать Валентину силу жить в новом для него мире. Ты не дал им этого сделать. Ты вверг его в смятение и возжелал подчинить себе ради реализации каких-то планов в физическом мире. Неужели ты, пастырь, забыл самое главное условие? Искренность — вот тот источник возрождения крылатого народа. Твоя искренность не вызывает сомнений в своей черноте и определенности. А будет ли искренней жизнь того, кого ты захотел поработить? А ты ведь именно этого хочешь. Ты не готов дать ему то, что на самом деле следует отдать. Ты не готов просто быть рядом.

Серые сполохи белого упрямства покрываются черными зернами гнева. Мудрая синева насмешливо сдувает с него точки тьмы. И продолжает:

— Так что вы готовы ему дать? Любовь, дружбу? Ни капли нет ее в ваших намерениях. Он одинок, его душа на треть лишь полна. Красный лис потерянного духа позволил ему больше не бояться полного одиночества. Но он истает рано или поздно в своем затворничестве. Детям судьба идти дальше родителей. Это неизбежно. Я готов вернуть Террора, но только при одном условии. И это условие — жизнь одного из вас. И вот теперь я спрашиваю вас первый и последний раз. Кто из вас двоих готов уйти ради него?

Зеленый дух в сомнениях отступает, на что Мудрый с искренним пониманием плещет синевой:

— Понимаю, это сложно, измерить готовность идти вперед не по силам почти никому. Вот видишь, Валентин не так тебе дорог, как могло бы быть. Но не с тобой ему обретать еще одну треть души. Это очевидно, лесная.

Сполох изумрудного смирения поникает, а вот белое бесстрашие удивляет как синеву, так и нас с лисенком:

— Я готов. Здесь и сейчас.

Мудрый усмехается бирюзой всепроникающего знания:

— Да, ты готов. Готов стать героем своего народа, вернувшим его к славе. Готов отдать жизнь ради своей высокой цели. Но не ради Террора, не ради того, чтобы он жил дальше. Он ведь для тебя ничто. И такая жертва ему не нужна. Живи, пастырь, пытайся вернуть крылатых в небо, но не такой ценой.

Синева стремительно охватывает нас с рыжим:

— Я провожу вас до границы вселенной, помогу сомкнуть раны. И помни, Валентин, одиноким тебе теперь долго не быть.

— Ты хороший, папа, — сонно поддакивает красный свет.

— Именно твой сын вытащил тебя сюда, в Лахлан, — синева подобрела. — Так что теперь ты от него никуда не денешься.

Пространство вздрагивает миллионом трещин, сквозь которые льется настоящий теплый солнечный свет. И в этот момент бытия из самого далекого уголка переливающегося ментала до нас долетают тихие крики:

— Не уходи! Не бросай!

Жгучая боль рапирой вонзается в мое существо, заставив стонать. Эта боль чужая, но странным образом она и моя. Ее фиолетовые переливы цепляются за меня отчаянными лентами. Имя само срывается вовне:

— Родерия?!

— Не смей уходить! — фиолетка уже рядом, она ярится и плачет. — Я умру без тебя! Если надо, то умру и за тебя!

— Ты успела, малышка, — синева довольна. — Ты все-таки услышала зов.

— Как ты… — пытаюсь сказать, но эмоции агонизируют в образах моего фиолетового наваждения. — Что… Не надо, Родерия.

— Надо. — Новая собеседница уже спокойна и тверда в намерениях. — Если таково условие твоей жизни, то я с легкостью принимаю его. Если ты будешь жить, то я буду спокойна за той гранью. Только живи. Твое дыхание согреет воспоминания обо мне. Твои руки будут помнить меня. Но ты будешь жив. Большего я и не хочу.

Пространство ментала натягивается, готовое порваться. И белый с зеленым неуверенно растворяются в темноте.

— Не смей, — шепчу фиолетке, наливаясь отчаянной надеждой. — Мне не нужны жертвы, мне не нужны смерти.

— Слушайся папу! — влезает лисенок.

— Слушай Террора, — шуршит переливами синева.

Фиолетка замирает, открытая всему и всем. Но чувствуется, что она готова в любой момент кинуться вперед, хватать, тормошить, что-то болтать, уговаривать и не пускать. Я медленно тянусь к ней, робко и неуверенно касаюсь:

— Все, чего я хочу, малышка, — это чтобы просто кто-то был рядом, хоть кто-нибудь, готовый просто обнять за то, что я есть, вот такой. Кому я сам смогу дать свое тепло, согревая и снимая усталость. Правда, ведь это немного?

— Это безумно мало и чудовищно неподъемно, — отвечает фиолетка, ластясь и сверкая искрами. — Мне хватит того, что буду слышать твое дыхание, смотреть тебе в глаза, перебирать волосы спящему, улыбаться бодрому. Просто будь рядом, живой и наглый хайверс.

— Вот и все, — лаконично сияет синева. — Живите, приблуды.

— Стой! — вспоминаю я. — Именно она еще одна треть моей души?

— Нет, Валентин, — бирюза клокочет смехом. — Она часть тебя, но не твоей души. Она — твое крыло в одиноком полете. Как твой сын — другое крыло. Твое одиночество обрело целостность. И теперь тебе предстоит собрать собственную душу. Три осколка… Ты, твоя будущая супруга и Третья… Или Третий. Никто не даст тебе ответа, кто это будет. Друг, враг, брат, тень или твоя смерть. Узнаешь только тогда, когда встретишь лицом к лицу. И сердца ваши потянутся друг к другу. Но не раньше. А эта девочка с фиолетовым светом души… Ты ее знаешь. Давно знаешь. Еще по прошлой жизни.

— Она хорошая, папа! — радостно скачет рыжий свет.

— А вторая часть? — спрашиваю я. — Кто это?

— Твоя будущая супруга, — загадочно повторяет синева.

— Это не зеленая и не фиолетка? — прощупываю сомнения.

— И даже не многолапая коричневая, — бирюзовая усмешка растворяется все быстрее. — Это величайшая волшебница Кавана, которая еще и сама не знает, что она такова. Вы не узнаете друг друга в лицо. Но это сделают ваши сердца.

— Папа! Давай найдем ее, папа! — Лисенок доволен и бодр.