— Непременно, — сказал я, — но позволь мне сказать, почему я здесь. Меня прислала Султанам. Ты наверняка слышала о нынешних сложностях во дворце.

— Я слышу о них все время. Я уже получила от нее письмо с просьбой помочь тебе, но она назвала тебя Джавахир.

— Это мое дворцовое имя. Скажи, ты знаешь Хассан-бега?

Понимающая улыбка заиграла на ее губах.

— Хассан-бег славный, но не храбрый. Он дрожит от страха, что будет убит, когда надоест шаху.

— А он не хочет перемены положения?

— Нет, он верен. Однако женщин тоже любит.

Я подумал, как сложно узнать подлинное лицо мужчины, если не знаешь, как он выглядит в разных местах.

— Что он говорит о шахе?

Она помедлила.

— Очень мало. Если он буянит, чаще всего говорит одну вещь — ужасно невежливую.

— Какую именно?

— Что шах жиреет, как свинья, а наружу ничего не выходит.

Я фыркнул. Такая откровенная, острая на язык Фереште мне и помнилась.

— Полагаешь, это может человека разозлить вплоть до убийства?

Она засмеялась:

— Без сомнения.

— И как шах лечится?

Насторожившись, Фереште глянула на меня. Я и не хотел, чтоб она вела себя иначе. Нет ничего опаснее беспечного осведомителя.

— Зачем тебе это знать?

— Султанам просила меня выяснять о сыне все, что можно. Можешь проверить у нее, если не доверяешь мне.

— Обязательно.

— Ты сможешь расспросить Хассана о шахе?

— Наверное. — По глазам я видел, что она подумает об этом.

— Я буду благодарен тебе за любую помощь, Фереште. У тебя небесное имя, но ты и земной ангел.

— Глаза у тебя по-прежнему добрые, но рот стал хитрым. Хвала Господу! Несмотря на все перенесенное, ты изменился к лучшему.

Неудивительно, что Хассан-бег появлялся так часто! Фереште умела заставить мужчину чувствовать себя в нежных объятьях, даже не прикасаясь к нему. Уходя, я вспоминал, какой бархатистой когда-то была ее кожа под моими пальцами и как ее глаза, словно темные колодцы, отражали в себе мои страдания. А теперь ее глаза, как и мои, были настороженными.

Несколько дней спустя я получил короткое зашифрованное письмо от Фереште, написанное, скорее всего, писцом, потому что в те годы, когда я ее знал, она не умела ни читать, ни писать. Там говорилось:

Помнишь тот случай, о котором я упоминала? Друг сказал мне, что лекарство — специально приготовленные пищеварительные пилюли. Ты не мог бы помочь мне достать немного для моей матушки? С Божьей помощью они сильно бы облегчили ее страдания.

Когда я рассказал об этом царевне, она была взволнована новостью — впервые с того дня, когда мы заключили наш договор.

— Теперь я понимаю. А ты?

— Должно быть, пилюли имеют слабительное действие.

— Верно, и все же там что-то еще. Опиум чего только не вытворяет с кишками. Если шах взаправду пристрастился, у него, скорее всего, многодневные запоры.

Лицо Пери внезапно озарилось.

— Я только что вспомнила один из стихов Саади!

Желудок есть всегда столица тела:

Она прекрасна, очищаясь то и дело.

Когда же заперты ее врата засовом,

То даже гордый дух в отчаяньи суровом.

Но, настежь их открыв и не сумев закрыть,

О жизни можешь вскоре позабыть.

— Как искренне! Никогда не слышал ничего подобного, — сказал я.

— Саади не медлил написать о чем угодно, даже о кишках.

— Какое буйное воображение — газу не занимать.

Она рассмеялась:

— Но как нам добраться до шахских пилюль?

Аптекарь во втором дворцовом переходе изготавливал все лекарства, нужные обитателям дворца. Евнухи доставляли заказы в женскую половину и в покои шаха.

— Хороший вопрос. Уверен, что его лекарства проходят особую проверку на безопасность.

— Притворюсь, что у меня неладно с желудком, и закажу такие же лекарства от несварения — посмотреть, как они выглядят. Между тем постараюсь выяснить, кто их доставляет ему.

Следующим вечером я снова отправился повидать Хадидже. На базаре я купил сластей и направился в ее покои, заявив, что это подарок от Пери. Предлог был очень слабый, но я ничего не мог с собой поделать.

Меня проводили внутрь, и я нашел Хадидже на кухне, где она временами возилась. Пурпурное хлопковое платье и лимонные шаровары, длинные волосы забраны в пучок на затылке. Бледно-желтый платок скрывал его почти целиком, лишь несколько завитков спускались на шею сзади. Ее темные губы выглядели до невозможного аппетитно. Насрин-хатун очищала бугристую айву, умело срезая тонкую кожуру. Котел, полный айвы, кипел оранжевой пеной в очаге рядом с нею, толченый мускатный орех и кардамон стояли наготове в ступках, и нарезанный лимон, и сахар, и розовая вода.

— Добрый вечер, — сказал я Хадидже, стоявшей у печи и помешивавшей в котле. — Я принес вам сласти в подарок от моей повелительницы, с благодарностью за вашу помощь в том благотворительном деле, что мы обсуждали в прошлый раз.

Брови Насрин-хатун приподнялись.

— Мне всегда приятно помочь, — ответила Хадидже. — Насрин-хатун, пожалуйста, кофе нашему гостю.

— Могу я приготовить его тут?

— Нет. Принеси с главной кухни. Так будет быстрее.

Губы Насрин-хатун кривились, когда она уходила.

— Ну как ты тут? — нежно шепнул я.

Она вздохнула:

— Когда шах касается меня, мой желудок сводит от отвращения.

Как мне хотелось спасти ее от него!

— Похоже, явилась одна возможность.

— Какая?

— Пилюли от несварения.

Хадидже перестала чистить айву.

— Верно. Он принимал их в последний приход сюда.

— Правда? А как они выглядели?

— Величиной с виноградину, похоже, что сделаны из меда и трав.

— Кто их доставил?

— Он велел слуге принести.

— Как он мог знать, безопасно ли средство?

— Коробочка была опечатана.

— Чьей печатью?

— Хассана.

Я не удивился. Ближайший спутник шаха обычно заботится и о тех вещах, которые у шаха всегда должны быть под рукой, — лекарства, платки и прочее.

— Как лекарство попадает к Хассану?

— Не знаю. Скорее всего, посыльный приносит пилюли из аптеки, а Хассан пробует их, прежде чем опечатать.