Но погибли не чекисты, погиб посторонний гражданский человек. Лобанов вошел на веранду, постоял в нерешительности. Толкнул дверь комнаты, не заметив леску, протянутую вдоль порога. Через пару секунд комендант погиб. Беляев вытащил из кармана трубку мобильного телефона. Аппарат, как ни странно, работал. Набрав домашний номер генерала Антипова, услышал его рык, страшный спросонья.

– Ну, что у вас?

– Гребнев устроил большой фейерверк, – ответил Беляев. – Операция провалилась, не успев начаться. Оперативники, кажется, не пострадали. Погиб один старик из местных. Гребнев понял, что толку от тех денег немного, больше неприятностей. Подсунул Ханокяну меченые бабки. На даче заложил взрывное устройство и смылся. Тут столько долларов, хоть граблями собирай.

– Лихо сработано, – сказал Антипов. – Сейчас позвоню в гараж. За тобой вышлют машину, езжай в Ясенево. Я подъеду.

– Не надо звонить в гараж. Поймаю машину на трассе. Хочу поскорее смыться. Скоро здесь будет слишком много людей.

– Когда совещание закончится, отправишься к Сальникову старшему, – сказал Антипов. – Мы обязаны все ему объяснить, обязаны сказать правду: шансов найти Максима практически нет. Услышать это он хочет меньше всего на свете, но… Разговор будет нелегким.

Астраханская область. 6 сентября.

«Жигули» в очередной раз заглохли где-то посередине степи, на грунтовой дороге, очертания которой едва угадывались. Солнце поднималось над гладким, как бильярдный стол полем, обещая очередной нестерпимо жаркий день. Решкин, лежавший на заднем сидении, открыл глаза и скинул с себя пропыленную плюшевую скатерть. В салоне было душно, капот поднят. Колчин и Мамаев, видимо, снова копались в моторе. Распахнул дверцу, Решкин свесил ноги, приложил ладонь ко лбу. Кажется, жар, мучивший его, спал. Осталась лишь слабость и неистребимая жажда. Решкин поднял с резинового коврика фляжку, лежавшую на полу, поднес горлышко к губам и сделал пару глотков солоноватой воды, после которой пить хотелось еще сильнее.

События последних двух дней Решкин помнил смутно. Едва они выехали с хутора Воловика, мотор зачихал и заглох. Бензин из вкопанных в землю бочек, которым они заправились на хуторе, оказался совсем паршивым. Колчин и Мамаев принялись за ремонт. Через какое-то время машина снова встала. И так продолжалось, пока не стемнело. В первых сумерках проезжали одинокую деревеньку, по окраине которой протекал широкий ручей. Цветом вода напоминала спитый чай. Возле ручья разрослись кусты и низкорослые деревца.

Машина еще не набрала ход, когда Мамаев, сидевший на переднем сидении, резко распахнул дверцу и, вывалившись на дорогу, прыгнул к обочине, по пологому склону покатился вниз к ручью. Колчин дал по тормозам. Выскочив следом, сломя голову помчался за Мамаевым. Решкин, забыв о болезни и высокой температуре, вылез с заднего сидения и во все глаза следил за происходящим.

Мамаеву оставалось перебраться через ручей и скрыться в высоких зарослях камыша, а там поминай как звали. Но не сложилось, как было задумано. Колчин сверху прыгнул ему на плечи, сбил с ног. Повалил на спину, несколько раз от души врезал по морде. Перевернул Мамаева на живот, за волосы дотащил до воды и макал головой в ржавый ручей, до тех пор, пока Мамаев не выпускал последние пузыри. Дав своей жертве придти в себя, Колчин повторил экзекуцию и снова вытащил полуживого Мамаева на берег. Тот лежал на животе, блевал какой-то черной жижей. Но Колчин хотел, чтобы его урок запомнился надолго. Он еще дважды топил Мамаева в ручье, а потом, в последний момент, когда бывший заложник уже наглотался воды по самые гланды, снова выволакивал на берег, давая время отдышаться. Потом заставил Мамаева подняться, влепил ему пару пощечин и пинками пригнал к машине. Усадил на пассажирское кресло, проволокой прикрутил левое запястье к ручке передней дверцы. Сел за руль и погнал машину дальше.

«Я ненавижу вас», – сказал с заднего сидения Решкин. «Это с чего такое глубокое чувство? – поинтересовался Колчин. – И даже без взаимности». «Вы офицер. Но только что издевались над этим несчастным человеком, как фашист, – сказал Решкин, чувствуя, что температура продолжает подниматься и его трясет, то ли от ярости, то ли в ознобе. – Чуть не убили человека. Он просидел полтора года в подвале только для того, чтобы терпеть ваши издевательства и зуботычины?» «Ну, где он просидел последние полтора года я тебе позже расскажу, – ответил Колчин и обратился к бывшему заложнику. – Или ты сам все нам расскажешь?» Мамаев, опустив голову, что-то промолчал. Машину трясло на ухабах, проволока глубоко врезалась в руку, причиняя боль. Не дождавшись ответа, Колчин снял одну руку с баранки, коротко размахнувшись, внешней стороной ладони ударил Мамаева по губам.

«Прекратите, вы», – заорал Решкин. «Если ты настаиваешь, прекращаю», – Колчин снова ударил Мамаева. На счастье, машина заглохла. Солнце свалилось за горизонт, и ясный вечер мгновенно превратился в

глухую беспросветную ночь. Колчин открутил проволоку, приказал Мамаеву лечь на землю и лежать неподвижно. Решкин открыл дверцу, растянулся на заднем сидении, наступило странное забытье, непохожее на сон. Он спал, но слышал, как Колчин мучает вопросами Мамаева. Временами раздавались звуки, похожие на хлопки в ладоши, возможно, Колчин окончательно вошел в кураж и продолжил избиение пленника, начатое у ручья. Мамаев о чем-то просил, в чем-то клялся. Наступала тишина, и снова звучали человеческие голоса. От слабости Решкин не мог разлепить глаз, но и заснуть не мог. Под утро он увидел лицо Мамаева, затекшее от побоев и, испытав приступ тошноты, снова повалился на сидение.

Вчера они въехали то ли в маленький поселок, то ли в большую деревню. Залили в бак настоящего бензина, но мотор, не принял и хорошего топлива, он продолжал чихать, перегревался и готов был снова заглохнуть. Колчин злился и вообще вел себя как заправский бандит. Он то последними словами крыл «Жигули», то показывал Мамаеву литой кулак, то задирал майку, демонстрируя рукоятку пистолета, торчащую из-под ремня, и напоминал, что не промахнется, когда пленник вздумает повторить побег. Поколесив по деревне, ближе к обеду завернули в забегаловку на центральной улице. Колчин долго мусолил меню и пересчитывал мелкие деньги. Приняв трудное решение, пальцем поманил официантку и сделал заказ. Три чашки бульона, три порции комковатого картофельного пюре, напоминающего загустевший клейстер, и чай без сахара. Мамаев поел с аппетитом, даже вылизал тарелку языком. Решкин не притронулся бы к этим деликатесам, но Колчин чуть ли не силком заставил его есть. Официантка с буфетчицей разглядывали странных оборванцев из дальнего угла и боязливо перешептывались.

Чтобы поспать хоть несколько часов, остановились в крайнем доме у какой-то старухи бобылки с бельмом на глазу. Каждому досталась застеленная железная койка. Мамаев валился с ног от изнеможения. Колчин, пред тем, как дать команду «отбой», проволокой привязал щиколотку Мамаева к задней спинке и пообещал, что пристрелит пленника, если тот попытается сесть на кровати без его разрешения. Для убедительности вытащил из-за пояса пистолет и потыкал дулом в между глаз Мамаева, показывая то место, куда войдет первая пуля. Занавесив окно куском марли, разделся, сунул пистолет под подушку и накрыл лицо пожелтевшей от времени газетой. Решкину не спалось, по лицу ползали мухи, температура не спадала, но усталость взяла свое. В сумерках его растолкал Колчин и сказал, что нужно собираться.