Но оказывается, что не так просто выкинуть все из головы… Я глодаю себя два дня, обсасываю каждую косточку, как маньяк-людоед. Я пытаюсь понять, почему именно со мной, что такого во мне, что я так попадаю. Джер наблюдает за этим процессом и не выдерживает. Вечером усаживает меня в кресло, сам садится напротив и начинает:

– Смотри в глаза. И отвечай, не задумываясь. У тебя болит что-то?

– Да.

– Ты думаешь об этом?

– Нет.

– Ты думаешь о том, что сама виновата?

– Да, но…

– Так, без «но». Ты думаешь, что могла бы сопротивляться?

– Нет.

– Ты считаешь себя грязной?

– Я бы сказала еще грубее…

– Не надо. Так да или нет?

– Да…

– Тебе кажется, что я стал относиться к тебе иначе?

– …

– Лори, ну? Что ты, как ребенок, отвечай, я же не из любопытства спрашиваю.

– Да…

– Ты сама понимаешь, насколько не права?

И я не выдерживаю, вскакиваю, забыв о боли в животе, начинаю истерично орать:

– Что ты тут устроил мне?! Я на допросе, что ли?! Так расслабься – я уже прошла через это! Какого хрена еще и тебе-то надо?! Да – я думаю, что ты теперь относишься ко мне по-другому, да, я считаю, что во всем виновата сама, да, насилуют тех, кто сам подставляется, да, я кажусь себе использованной, бэушной – какой хочешь! Все?! Я ответила на твои вопросы?!

Джер все это выслушивает молча, ни один мускул на лице не шевелится. Потом встает, подходит ко мне вплотную и неожиданно берет на руки, вжимает лицом в синюю майку:

– Господи, Лори, какая ты дурочка! Ты же вот-вот совсем сломаешься, неужели не чувствуешь? Ты живешь одними нервами, так ведь невозможно. Ну расслабься ты хоть со мной! Мне все равно, понимаешь? Мне безразлично, что произошло, – в том смысле, что на мое отношение к тебе это никак не влияет. Я тебя люблю совершенно так же. Я готов ждать, пока ты хоть чуть-чуть придешь в себя, но хочу, чтобы этот процесс не затягивался, понимаешь? Чем сильнее ты погружаешься в свою боль, тем дольше потом будешь возвращаться обратно, – это ведь так очевидно! Я не могу видеть, как ты убиваешь себя, Лори…

Я всхлипываю и киваю. Да, мне очевидно, очевидно, что он снова прав, что он намного умнее и сильнее меня, а я выгляжу истеричной дурой… Но я так устала быть сильной и умной, так устала решать все самостоятельно, тащить на себе, что уже не могу не уцепиться за возможность не делать этого хотя бы сейчас, с ним, в такой ситуации. Потому что окружающие уже привыкли – Лариса сильная, она вывезет, и другую Ларису они уже не хотят, не принимают. И только Джеру я нужна вот такая – похожая на растекшуюся лужу… Господи, как же мне плохо… И я вижу, что Джеру не лучше, чем мне. Я не знаю, что мне сделать, чтобы ему стало хоть немного легче, потому что мне невыносимо видеть, как он мучается из-за того, что не оказался рядом в нужный момент.

* * *

Сашка вернулся из командировки и, разумеется, сразу заметил, что со мной не все в порядке. Я, как могла, маскировалась, носила дома спортивный костюм и старалась больше времени проводить в постели, объясняя это последствиями недавнего лечения. Но по лицу мужа видела – не верит. Рассказать же ему все сил не было. Как не было и мужества… Я прекрасно знала, что Саша не поймет, не станет разбираться. Я учла все, кроме одного…

Через несколько дней после возвращения он приехал домой раньше обычного, долго плескался в душе, а когда вышел, огорошил меня известием.

– Помнишь, я тебе про маньяка рассказывал?

Внутри у меня что-то гулко ухнуло.

– Повесился он.

– Что?!

Саша как-то странно на меня посмотрел, потом сел рядом на кровать, взял за руку и будничным тоном заявил:

– А ведь я тебе давал шанс самой признаться, помнишь?

– Ты о чем?

– Может, хватит?

– Я не понимаю…

– Не понимаешь, значит? Ну-ну…

Он вышел из комнаты и вернулся с кейсом, в котором обычно хранил бумаги, раскрыл его и вывалил содержимое прямо мне на колени:

– Ну, тогда смотри внимательно. Может, поймешь!

Это оказались фотографии, вернее, их ксерокопии, черно-белые листы, на которых была я. Я настолько растерялась, что даже не могла заставить себя взять одну из них в руки, так и сидела среди собственных изображений, не шевелясь и не говоря ни слова. Сашка меж тем выхватил один из листов и сунул прямо мне в лицо:

– Что, дорогая, славы хотелось? Мировой известности? Чиччолина нашлась!

– Какое отношение это имеет к маньяку? – только и смогла выдавить я, и Сашка взорвался:

– Хватит! Хватит врать! Это ведь факты! Как и вот это! – Он нервными движениями расшвырял по кровати листы и нашел что-то вроде письма, сунул мне: – Читай!

Я пробежала глазами первые строки и все поняла. Это было прощальное письмо Кости, вернее, его копия. В нем он перечислял все случаи нападения на девушек и последний, тот, главной героиней которого была я. Мое имя и фамилия, выписанные плохим врачебным почерком.

– Ну?! Это освежило твою память, дорогая? – зло спросил Саша, поняв, что я увидела то, что он хотел.

– Да.

– И что? Что ты теперь скажешь?

– Ничего не скажу. Это все правда. Но я не знала, что это – он.

– Не знала?! Ты – не знала?! Ты, тварь, спала с ним столько лет, снималась у него в этих порноисториях – и не знала?! – Голос мужа сорвался почти на визг, и я вместо стыда или раскаяния вдруг ощутила такое отвращение к Сашке, что стало трудно дышать. – Тварь! – Он изо всей силы ударил меня по щеке, разбил губу. – Повезло твоему подонку, что сам в петлю залез, иначе его даже до суда не дотянули бы! Я собираю вещи и ухожу. Больше не смей впутывать меня в свои игрища! Живи, если сможешь – после всего этого. Хотя на твоем месте я бы из окна вышел.

Ровно через полчаса за ним закрылась входная дверь. Все. Даже мертвый, Костя ухитрился отомстить мне.

Я просидела в кровати среди кучи черно-белых изображений больше часа, даже не заметив, что по-прежнему сжимаю в руке прощальное признание Кости. В какой-то момент меня охватило абсолютное равнодушие ко всему, что произойдет дальше. Я понимала, что теперь мне уже не удастся избежать общения со следователями, мне нужно будет давать показания, что-то говорить, рассказывать… Но сил на это у меня не осталось.

Сбросив все на пол, я ушла в кухню, достала из аптечки все имевшиеся там снотворные таблетки, выдавила их в блюдце. Зачем-то пересчитала – оказалось двадцать семь штук. Я налила воду в стакан, села за стол, закурила сигару и уставилась в блюдце. Да-да, сейчас докурю – и…

Он почувствовал странную боль в области сердца – давящую, мешающую дышать. Машинально расстегнул воротник рубашки, и референт обеспокоенно спросил: